Изображение дергается, съемка ведется любительской камерой. Достаточно долгое время виден только пол. Это – вопреки всем ожиданиям – дорогой пол. В респектабельном отеле. А вы думали?

Камера резко поднимается и ловит в объектив двух молодых людей: блондина и брюнета. Они сидят на ковре и дурачатся.

Брюнет – хорошенький кудрявый мальчик лет двадцати. Может и старше, но на вид не скажешь. Немного манерничает, но это манерность ребенка, привыкшего получать свое. Он пытается отобрать у блондина подозрительно помятую сигарету и затянуться. Блондин – крепко сбитый парень с жесткими чертами – время от времени поддается домогательствам брюнета и, насмешливо щурясь, отдает, позволяет тому затянуться, но тут же забирает сигарету.

Нет, это не косяк – это обычная сигарета. Почему помятая? Потому что брюнет не слишком церемонится, пытаясь урвать затяжку школьного счастья.

Вообще-то курить ему категорически запрещено. Так же, как есть мороженое, пить холодное и разгуливать босиком по продуваемым сквозняками номерам.

Но время от времени брюнет затягивается, а блондин улыбается и ничего не говорит. Только иногда отнимает сигарету и не отдает.

А брюнет хохочет. Ему весело.

******

Крупный план.

На полу лежит зеркальце. На нем горные хребты – длинные, узкие, сверкающие снегом. Кристаллические горные хребты. Почти раскрутившаяся двадцатидолларовая купюра, кредитная карточка.

Блондин трет онемевший нос.

- Дай, я попробую, - брюнета лихорадит от любопытства, он просительно смотрит на него.

- Не дам, - говорит тот издевательски.

- Я все равно попробую. Когда-нибудь… - он уже понял, что угроза была жалкой.

- Когда-нибудь! – блондин запрокидывает голову и хрипло хохочет, – когда-нибудь, когда-нибудь…

Он почти успокоился, но чертики прыгают в серых глазах. Нет, уже не серых – почти черных. Зрачки неимоверно расширились.

- На…

Брюнет скручивает купюру в трубочку и наклоняется над зеркальцем.

******

Мир идеален. Потому что все в нем подчиняется нам. Ничто не укроется от нашего всевидящего ока. Мы – боги, всесильные, всемогущие.

Брюнет (сидя по-турецки на полу) активно жестикулирует и говорит, говорит… Речь льется как ручеек, слова ловко нанизываются на ниточку и ложатся друг на друга полновесными бусинами.

Понять бы еще, о чем он говорит. Блондин полулежит на ковре, опираясь на локоть, смотрит на собеседника и пытается понять всю эту божественную чушь.

Он бы понял, если бы принял еще, но после первой понюшки он остановился. В отличие от брюнета.

Ему больше нельзя.

А больше и нет… Двести баксов, хихикая, растворились.

…

Внезапно блондин садится и, обхватив сгибом локтя за шею, резко притягивает к себе оратора и шепчет на ухо:

- А где твоя Нора?

Тот прерывает «поток сознания»:

- А-а? Ах, Нора… А зачем тебе Нора?

Какая непосредственность!

Блондин разражается тем же хриплым хохотом.

- Действительно, зачем… - он кивает на зеркальце, - тебе понравилось?

Брюнет не отвечает, только смотрит мягким блестящим взглядом и улыбается. Как он близко!

- Хочешь, кое-чего покажу! – блондин хватает зеркальце и облизывает. Он берет в ладони смуглое лицо и приближается с высунутым языком. Теплый рот приоткрывается, принимая в себя горечь синтетического полета и жар другого существа. Поцелуй длится долго, кристаллы уже растворились и действуют, а он все длится.

Всё?..

Брюнет ошалело смотрит в глаза, обвивает руками его шею и опять приникает жаждущим ртом.

Бесконечное блаженство!

Камера приближается, видны сплетающиеся языки, отчетливо слышно характерное влажное причавкивание.

…

- Гвидо, ты что, снимаешь?! Немедленно прекрати!!! Убери камеру! Убери! – брюнет срывается в истерический крик, наступая на камеру.

Камера качается, отодвигается, но продолжает снимать, ловит разметавшиеся темные волосы, бледное лицо, испуганное и разъяренное одновременно, пока блондин, опомнившись, не хватает камеру, отшвыривая к стенке.

Потолок, темнота, «белый шум».

******

- Эту бесценную пленку имели честь увидеть зрители нашей передачи «******»!- ведущий шоу отходит от экрана, на котором демонстрировали пленку, - что вы на это скажете, герр Андерс?

Мужчина лет сорока сидит в гостевом кресле, опершись локтями в расставленные колени и обхватив руками голову, сцепив пальцы на затылке. Он не может поднять лицо, оно горит от стыда, позора.

На нем респектабельный, отлично сшитый темный костюм, дорогие часы, у него холеные руки, ухоженная внешность, но какое это имеет значение? Он не может поднять голову.

Ведущий чуть не подпрыгивает от возбуждения и повторяет:

- У вас есть что сказать, герр Андерс?

Мужчина поднимает темные глаза, совершенно больные от отчаяния. Он обводит взглядом аудиторию и видит родителей, родственников, знакомых, друзей, их потрясенные лица. Они в ужасе, они осуждают его, мать уткнулась в плечо отцу и плачет.

Он должен как-то объяснить, доказать!.. Нет ему оправдания.

Вдруг среди зрителей он видит Дитера – ехидно подмигивающего и качающего головой в шутовском осуждении. Томасу хочется вскочить и закричать: «Ведь это ты виноват, это все ты! Встань и скажи им! Я не виновен! Почему я один должен отвечать?! Почему я один?! Почему, почему!...»

******

Мужчина вскакивает весь в поту, дрожа от пережитого ужаса.

Полтретьего ночи.

Всего этого никогда не было. Ни шоу, ни наглого ведущего, ни компрометирующей пленки.

Этой пленки не существует. Ее нет.

Такого эпизода в его жизни не было – он не курил, не принимал наркотики, не кричал на Гвидо, и Дитер никогда… Томас задумался.