ЧАСТЬ 2

Глава первая

С того дня жизнь для Томаса разделилась на две неравные части: на «до» и «после» - со дня, когда его сердце разбилось вдребезги, навсегда. «До» - это то время, высвеченное в памяти ярким пятном, в котором был он и Дитер. «После» - словно кто-то вдруг выключил свет, и Томас потерял способность чётко видеть предметы. Он лишь смутно помнил, что с ним было после того осеннего дня: припоминал газетные заголовки о внезапном распаде знаменитого дуэта, пресс-конференции и вопросы, на которые не было ответа, поспешные гастроли – однообразно-скучная Европа, Россия – расплылась какой-то серо-размытой кляксой, Африка – разноцветный, режущий глаза калейдоскоп. Потом ещё был последний взгляд на родину через иллюминатор самолёта на ЛА. Он знал: Нора увозит его подальше от… С того самого момента они почти не разговаривали и тем более не упоминали о случившемся. Но Томас твёрдо знал, что теперь он полностью в её власти и что будет с ним, посмей он её ослушаться. Но у него не было сил бороться, дух его был сломлен, гордость уязвлена. Он безмерно страдал в Америке, не слыша родной речи, в постоянной жаре ЛА, обильно сдобренной смогом, среди недалёких, самодовольных, фальшиво-приветливых американцев. Он всё больше замыкался в себе – только так он мог защититься. О музыке Томас и не вспоминал. Словно ком стоял в горле – он не мог взять ни ноты. Масса свободного времени давила на него, он заполнял его обычным способом – воспоминаниями, хотя они жгли, терзали и мучили его так, что хотелось кричать. Он пробовал принимать наркотики, но навеянный дурманом сон мало чем отличался от серо-голубого мира его грёз, так что героин был просто бессмысленной тратой денег. Калифорния стала ещё одной тюрьмой для него – хотя и с пальмами, пляжами и океаном. И с течением времени Томас понял это окончательно. В начале в нём ещё жила надежда: «Господи, мне не надо много. Только бы увидеть его, почувствовать тепло его рук, спросить, любит ли, и прочесть ответ в его глазах», - думал он бессонными ночами и слёзы катились по его лицу; головная боль и бессонница снова стали его неразлучными спутниками. Но время шло и надежда, горевшая в душе, словно свеча, затухала: таял воск, слабея, дрожал огонёк, и, наконец, настал день, когда он, вспыхнув в последний раз, скользнул по фитилю и погас. Томас знал, что этот день рано или поздно наступит, поэтому его приход не был для него неожиданностью. Просто однажды утром он открыл глаза и понял: это его последний день. Дальше у него нет будущего. Какое будущее может быть у него, потерявшего родину, музыку, веру и единственного человека, которого любил? Ему 25 – как долго ещё осталось жить! А зачем? Томас глубоко вздохнул и закрыл глаза, принимая решение. Да, он сделает это. Он не колебался ни минуты. Некому и нечему было его остановить.

Глава вторая

По коридору штаб-квартиры «Интерзонга» в Гамбурге шёл высокий, широкоплечий блондин. Коридор был длинный и поэтому красавец по меньшей мере раз 12 успел обменяться приветствиями с коллегами. Хорошенькие секретарши шефов отделов наперебой улыбались ему, и с его лица не сходила открытая и чуть лукавая, на редкость обаятельная улыбка, отражавшаяся в его голубых, как небо, глазах. Он многообещающе подмигивал девушкам, а одну даже легонько шлёпнул, от чего та от испуга рассыпала бумаги. Как и прежде, кабинет его находился в самой глубине коридора. Дитер Болен открыл ключом дверь, вошёл внутрь и заперся. Теперь он был один. Вдруг разительная перемена произошла с ним: плечи опустились, улыбка пропала, губы исказила страдальческая гримаса – словно маска упала с его лица. Неверным, каким-то не своим шагом он подошёл к телефонному аппарату, снял трубку и набрал номер. По тому, как он это сделал, было видно, что это давно превратилось для него в привычную, ежедневную операцию. Нет, бесполезно. Несколько минут Дитер стоял перед равнодушно гудящим аппаратом. Какая боль и мука была в его глазах! Он швырнул трубку обратно на рычаг, рухнул в кресло и опустил голову на руки…

С тех пор ничто не радовало его: ни рождение сына, ни обожание почитателей, ни миллионы проданных синглов. Днём он ещё как-то мог забыться, с головой уйдя в работу, которая давно стала для него простым средством ухода от реальности – лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать, лишь бы не оставаться с собой наедине, наедине с этой болью. Но по ночам она, притихшая было, свернувшаяся в его сердце клубком, просыпалась, хищно выпускала когти и вонзалась в него. Он думал, он надеялся, что со временем всё пройдёт, что время залечит любые раны. Но боль не только не уменьшилась, напротив, она разрасталась, постепенно захватывая всё его существо, овладевая им и подчиняя себе. Она давно стала его безраздельной хозяйкой, а он давно сложил оружие в борьбе с ней. Да, раньше он пытался, видит Бог, пытался бороться – снял плакаты, выбросил пластинки, стёр всё видео – уничтожил почти всё, что напоминало ему о том, чьё имя он запретил себе произносить даже про себя. Он встречался с женщинами – не помня лиц, не различая имён, проделывал чисто механическую операцию, после чего испытывал разве что чувство стыда и гадливости.

Но воспоминания он уничтожить не мог! Он ненавидел себя за это, проклинал, но ничего поделать не мог! Записывая очередную фонограмму, он замечал, что подстраивает её под голос Томаса, а встречаясь с очередной подругой, боялся, как бы случайно с губ не слетело дорогое имя. Дитер видел его повсюду, вдел его улыбку, глаза, слышал его смех, чувствовал его прикосновение… Сколько раз ему казалось, что в толпе он видит Томаса и он бросался ему вслед, зовя потерянного друга. Но мираж рассеивался, как туман, и Дитер останавливался посреди улицы, словно громом поражённый. Разумеется, он знал, что Томас для него потерян уже навсегда. Он ничего не знал о нём, ничего не слышал с тех пор, как… Томас словно исчез для всего мира. Так зачем звонить ему? Но сердце не соглашалось. Не могло согласиться, и каждый день он накручивал на диске знакомый номер, слушал гудки в трубке, бросал её и боролся с подступавшими слезами.

Дитер резко повернулся в крутящемся кресле. Протянутая рука остановилась на полпути. «Не надо, - умолял разум, - ведь будет ещё больнее». Но на этот раз Дитер не смог побороть искушение. Он открыл сейф и вытащил чёрную кожаную папку. Это были фотографии, его любимые – редкие и не очень, единственное, что осталось от его коллекции. У него не поднялась рука уничтожить их. Дитер знал, что фаны отдали бы за некоторые кадры любые деньги, так как многие из них никогда не публиковались, потому что это были фото-улики, которые, как казалось, появись они в печати, открыли бы всему миру их связь.

Дитер открыл папку, осторожно, словно это был древний манускрипт, грозящий развалиться в его руках. Расположение снимков соответствовало хронологической последовательности. Вот они на заре своей карьеры – впервые в Париже. Весна 1985 года – они такие молодые. Столько забавных, смешных фото, жалко, что некоторые из них так и не были напечатаны, а ведь это - лучшие.  Вот они в модном магазине – Томас роется в куче пиджаков, примеряя шоколадный свитер, цвета его глаз, красуется перед другом, спрашивая, стоит ли его покупать. Или вот, у указателя «Елисейские поля» - фанам известен только тот кадр, где они уже устроились на столбе. А вот тот, где Дитер поддерживает Томаса, помогая ему взобраться на столб. Этого кадра фаны никогда не видели. Фотографии конца 1985-начала 1986 года почти не существовали – их отношения тогда резко ухудшились, и все снимки, охватывавшие тот период и попадавшие в журналы, были более чем неудачны – на них они выглядел скучными и скованными. С принуждёнными, неискренними улыбками, которые не могли скрыть неприязнь, скользившую в каждом жесте и взгляде. Но от любви до ненависти – один шаг. И они сделали его – резкая перемена в их лицах на фото стала заметна сразу, хотя на первый взгляд фото выглядят гораздо скромнее – они больше не стоят с Томасом рядом перед фотографом, но глаза сияют каким-то внутренним светом, говорящим: посмотрите на нас! Мы любим друг друга! И чувствовалось некое напряжение, казалось, оба сейчас вот-вот вспыхнут на мгновение и сгорят. Дитер внимательно рассматривал каждую, улыбаясь ей, как старой знакомой, пока не добрался до своей любимой. Она была сделана, когда только что закончилась запись «Романтичных воинов», предположительно для вкладыша или рекламного издания для диска, но не попала никуда, так как оба наотрез отказались от публикации, не объясняя причин. Фотограф обиделся – снимок вышел первоклассный. Сначала их долго фотографировали по отдельности, и Дитер, сидя в углу фотостудии, наблюдал, как Томас вертится перед фотографом, принимая различные позы, смеётся. Со времени их последнего свидания прошёл целый месяц, но оба ещё были во власти этих волшебных 5 дней. Целый месяц Дитер не был с ним, не держал в объятиях его горячее смуглое тело, не целовал его, не ласкал, не любил…и теперь мысль, что он сейчас хотя бы на несколько секунд ощутит его вблизи, приводила его в состояние острого возбуждения. Томас моментально почувствовал это, но лишь улыбнулся краем губ, стрельнул взглядом и шаловливо прижался к нему, играя с огнём. Дитер обнял Томаса не как друга – за плечи, а как любовника – за талию и положил ему ладонь на бедро. Ресницы Томаса чуть опущены, как в любовном экстазе, губы полураскрыты, словно для поцелуя. Казалось, что сейчас стоит лишь чуть-чуть повернуть головы и их губы сольются в одно…Что бы ни отдал Дитер за то, чтобы сейчас сорвать поцелуй с этих губ, вкус которых знал только один он…

Дитер вдруг понял, что не может чётко видеть, предметы расплываются перед глазами, миг -  слеза упала на фото. Что это – он плачет? Нет, он не может, не должен! В эти долгие месяцы он как-то сдерживал себя, понимая, что дав раз волю слезам, он просто утонет в них. Когда же он плакал в последний раз? И Дитер вспомнил – вспомнил этот кабинет, полутьму, коленопреклонённый Томас своими изящными пальцами вытирает слёзы с его лица. Дитер провёл по своей щеке и обнаружил, что машинально сжимает в руке какой-то кусок ткани. Он разжал пальцы и посмотрел – это был его старый носовой платок, тот самый, на котором остались капли крови его друга. Наверное, тогда он был неосторожен и причинил ему боль, но он совершенно потерял голову от желания, которое Томас внушал ему…Это было последним ударом, Дитер уронил голову на стол и зарыдал. «Где ты, любовь моя? Неужели я больше никогда не обниму тебя, не прижму к своей груди, не услышу, как бьётся твоё сердце в такт моему? Я погибаю без тебя! Я ничего не знаю о тебе! Где ты? Что с тобой? Ответь! Тебе плохо – я знаю, я чувствую это…»

Если б он знал, что происходит в это время в далёком городе-мечте на тихоокеанском побережье США…

Глава третья

Томас перечитал написанное, поморщился: «Что за мелодрама!» и разорвал бумагу в клочки. Он подошёл к окну, посмотрел на ненавистный город и спросил себя: «Ты уверен, что должен сделать это?» и сам ответил: «Да, должен!» - решение крепло в нём. «Тогда сейчас», - сказал он себе. Томас вышел из комнаты и направился в ванную. Придя туда, он включил свет, взял лезвие и попробовал его на пальце. Оно показалось ему достаточно острым. Голова была ясной, мозг работал чётко, как никогда. Томас закатал рукав рубашки, взял лезвие. «Как собственно, это делается? А, неважно», - и, зажмурившись, полоснул лезвием по руке ниже ладони. Две красные полосы медленно набухли на руке и, прорвавшись через край кожи, кровь вместе с болью хлынула из раны, заливая одежду  закапала на пол. Но Томасу уже не было ни больно, ни страшно. Пока рука не потеряла чувствительность, он методично вскрыл вены на второй руке – и горячая красная река потекла на холодный кафель ванной. Бело-алая карусель закружилась перед глазами, слабость резко ударила по ногам – Томас медленно осел на пол…

…Мысли путались. Он с трудом приподнял веки. Равнодушно глядя, как вместе с кровью из него уходит жизнь, он подумал: «Прощай, любимый, я ухожу…Так надо…Помнишь ли ты меня ещё? Вряд ли. Но я не виню тебя ни в чём, я за всё, за всё тебя благодарю. Ты научил меня любить. Ты – самое лучшее, что было у меня в этой жизни. А если нет тебя… Я не могу жить без тебя…А ты можешь, ты должен жить счастливо, этого я желаю тебе...»

Глава четвёртая

Его нашёл в луже крови старик-садовник. Спасли его чудом – Томас потерял едва ли не половину своей крови. Он очнулся в больничной палате. Поводив глазами по белым стенам, он так и не решил для себя, где же он находится: в раю или в аду. Он не поверил, что остался жить. «Я же сделал всё, как надо, я не мог, просто не мог выжить», - думал он, наблюдая, как в него вкачивают чужую кровь.

Самоубийство удалось, если не физически, то морально: что-то словно сломалось в нём – если раньше ему было больно, то теперь он потерял способность чувствовать боль. Он ощущал себя отгороженным от всего мира, где-то за его пределами, он не был частью его. Видя его как бы со стороны, он удивлялся: он же умер, почему же он может видеть, слышать, думать…Зачем ему это? Этот мир не представляет для него никакого интереса… Но постепенно всё встало на свои места – все человеческие чувства за ненадобностью покинули его: он перестал слышать, потом видеть, потом чувствовать запахи и осязать. Сигналам из внешнего мира было трудно пробиться через стену, окружающую его душу. Чисто автоматически, словно робот по задуманной программе, он продолжал выполнять основные жизненные функции – ел, спал и т.д. Но никто и никогда больше не слышал от него живого человеческого слова. Он ни с кем не разговаривал, никого ни о чём не спрашивал, не отвечал ни на какие вопросы. Возвращения к действительности происходили всё реже и реже, и тогда он мог обнаружить себя где угодно: в сумерках на пляже, на скамейке в парке, на газоне у чужого дома или лежащим под лодкой спасателя на пристани. Однажды его разбудил визг тормозов, и он увидел перед собой роскошный розовый «Бентли». Толстенький маленький человечек выскочил из авто: «Эй, черномазый, смотри, куда прёшь, жить что ли надоело?!» «Накурятся и шляются по городу», - вторил ему женский голос. Это было последнее воспоминание, чётко запечатлевшееся в мозгу. В дальнейшем для него перестали существовать время, цвета, звуки – вобщем всё – словно из розетки выдернули штепсель. Он ничего больше не помнил и не запоминал. Любое событие проходило мимо него, не задерживаясь…

Нора притихла, пустота в глазах мужа пугала её. Больше всего она боялась повторения инцидента, а ведь тогда едва удалось замять вспыхнувший было скандал…

- Хм…- господин Хатгенс, психоаналитик с мировым именем, ещё раз посмотрел на Томаса, безучастно уставившегося в угол. Он провёл рукой перед его лицом, но тот не изменил направления взгляда. – Любой буддист бы ему позавидовал. Типичный случай нирваны.

- Чего, чего? – переспросила Нора: её знания в области религии ограничивались несколькими зазубренными с детства католическими молитвами.  И вообще, она сюда пришла не за тем, чтобы выслушивать мудрёные термины, а чтобы ей сказали, наконец, что делать с мужем. Вот уже которую неделю она возится с ним, пичкает его таблетками, мучает его примочками и ваннами, как тётя Полли Тома Сойера, таскает его по врачам, а он…Он молчит, молчит, молчит! За последние полгода не произнёс ни слова. Она рада была бы, если бы он хоть наорал бы на неё, как раньше. Будто его здесь нет и разговор не о нём. Сделайте же с ним что-нибудь!

- Нирвана, - пояснил между тем господин Хатгенс, - это состояние полного слияния с Высшим Разумом, которое является наипервейшей целью во многих восточных религиях. Хотя в данном случае речь идёт скорее об угасании.

Нора фыркнула. Она не заметила иронии в словах психотерапевта. Что за лапшу ей тут вешают на уши – нирвана, угасание, Высший Разум. – Скажите, что с ним делать!

- Миссис Андерс, таблетки, компрессы и прочее – это всё лишнее, уверяю вас. Это бесполезно. Лучше отвезите его в Германию.

- В Германию? – Нора даже подскочила в кресле.

- Это единственное, что может его спасти, иначе…

- Иначе что? – не на шутку перепугалась Нора.

- Вы потеряете его и очень скоро.

Излишне и говорить, что эта идея более чем не понравилась Норе. Её осуществлению она сопротивлялась всеми силами, но… «Вы потеряете его и очень скоро» - тут же на память пришли эти слова врача. И она решилась. За обедом она, не особенно, правда, надеясь на то, что её слова дойдут до Томаса, объявила ему, что они возвращаются в Германию, и Норе показалось, что-то промелькнуло в глазах мужа. И тогда она сделала главную ошибку в своей жизни – привезла его в Гамбург.

Глава пятая

Томас шёл по зелёному пригороду. С тех пор, как они прибыли домой, он впервые выбрался погулять. Живительный воздух Родины действовал на него благотворно. Томас вдруг почувствовал, что пробуждается, может даже и против своей воли, от долгого, тяжёлого сна. Словно пелена упала с глаз – он увидел, что уже весна, что зеленеет молодой буковый лес, что небо сменило холодный зимний цвет на тёплый, лазоревый оттенок. Ветер швырнул ему прямо в лицо горсть лепестков сирени и яблоневого цвета – запах их ударил в голову, словно глоток хорошего вина. Томас понял, что должен что-то сделать, непременно. Но что, что это жизненно важное, он забыл. Томас остановился – что-то не пускало его дальше. Значит то, что он должен выполнить, находится здесь. Томас медленно оглянулся: домики, сквер, булочная, и – его словно громом поразило – телефонная будка! Он смотрел на неё, не отрываясь – странное чувство только усиливалось. Его непреодолимо тянуло туда. Он хотел перебороть это притяжение, но ноги уже несли его к стеклянному пятачку, хотя он и не знал ещё, что он, собственно, забыл там. Но что-то подсказывало ему, что надо всего лишь довериться этому чувству, которое властно влекло его к телефонному диску. Он вошёл в будку, почему-то тщательно прикрыл за собой дверь, рука сама собой набрала номер. Длинные гудки, потом в трубке щёлкнуло, и мужской голос произнёс:

- Дитер Болен слушает.

Услышав этот голос, негромкий и чуть хрипловатый, такой родной, такой близкий, такой далёкий, Томас почувствовал, что ноги его подкашиваются. Он хотел кричать, хотел орать в трубку, что он здесь, снова здесь…для него, что он любит. Но сил не было, и изуродованные бездействием голосовые связки не пропускал ни звука.

- Вас слушают, говорите. Кто вы? Почему вы молчите?

Что-то заставляло Дитера на другом конце провода не бросать трубку и снова и снова добиваться ответа. А между тем время шло, и Томас с отчаянием понимал, что Дитеру может надоесть молчание. Собрав все силы, он тихо проговорил, почти прошептал:

- Дитер, это я…

Эта фраза отняла у него все силы. Сползая на пол, он слышал, как Дитер кричал в трубку:

- Томас, это ты?! Ты?! О, боже, неужели?! Ответь мне! Почему ты молчишь? Я знаю, это ты! Сердечко моё, ответь мне, умоляю!

Томас отчаянно глотал воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, но ни звука из окаменевшего горла – уже находясь в полуобмороке, он услышал:

- Где бы ты ни был, приезжай в «Метрополь», я сейчас же еду туда!

…Томас тихо смотрел на качающуюся маятником перед его глазами и монотонно гудящую трубку. Равнодушные сигналы стучали в его мозг. «Надо встать, вот сейчас он отдохнёт и встанет, вот так», - Томас поднялся на ноги. Его слегка шатало, он прислонился к стене. «Что, что это он сказал? «Метрополь» - что это? Это отель, но где? Думай, думай же, вспоминай! Это отель на углу Кёнигштрассе и набережной Фридриха Великого…У Дитера там номер», - сердце вдруг застучало так, что грозило разорваться в груди. «Только ещё сердечного приступа мне сейчас не хватает». Остолбенение вдруг сменилось жаждой бурной деятельности. Томас толкнул ногой стеклянную дверь телефонной будки: «Такси!»

Уже в номере Томаса вдруг охватил страх: «Как мы встретимся? После стольких месяцев? Что я должен сказать ему? Что он скажет мне? А если он уже и думать обо мне забыл, и я теперь для него всего лишь досадная неприятность? О нет, нет, этого не может быть. Ведь позвал же он меня сюда, а главное – назвал меня так, как всегда называл – «сердечко моё». Не послышалось же это мне. Я не должен сомневаться – он ещё любит меня, любит!» Не в силах больше вынести мук ожидания, Томас подошёл к двери и стал прислушиваться. Нет, это ему не кажется: шаги ближе и ближе, идут сюда, в такт биению сердца, которое стучит всё громче и громче – это он! Дверь отворилась легко, словно от сквозняка – и Томас скорее почувствовал, нежели увидел его. И как только его губы коснулись губ Дитера, все сомнения разом оставили его…

Глава шестая

Дитер вздохнул и встал с постели. Ему захотелось покурить. В течение всех этих неполных 2-х лет он постоянно пытался бросить, но безрезультатно – обстановка явно не благоприятствовала этому. Он нагнулся и среди разбросанной по полу одежды стал искать свою куртку. После долгих усилий, найдя её под джинсами Томаса, Дитер вытащил из нагрудного кармана мятую пачку «Мальборо», щелчком выбил сигарету и отошёл к окну, закурил. Его взгляд обратился к Томасу. «Бедный мальчик, это потрясение оказалось слишком сильным для него – он заснул в слезах после первых же объятий». Дитер выпустил клуб дыма в форточку и, прищурившись, посмотрел на друга. Томас спал как убитый, волосы рассыпались по подушке, на щеках дрожали тени от ресниц, горькая складка у плотно сомкнутых губ. Изменился ли он за месяцы разлуки? Дитер поразмыслил и ответил себе, что определённо да. Но в чём заключается изменение? Он сказать не мог. Да, безусловно Томас очень бледен и измучен, выглядит словно после тяжёлой болезни, но нет, дело тут в чём-то другом. Что же произошло с ним за это время, положительные это или отрицательные изменения – Дитер мог только теряться в догадках. И он решил, как только Томас проснётся, спросить его об этом самого. Дитер опустился на кровать рядом с ним и склонился к нему – ему хотелось, чтобы Томас, когда проснётся, первым увидел его, и действительно, Томас открыл глаза, и взгляд его остановился на лице Дитера.

- Ты…- прошептал он.

Дитер кивнул, легко коснулся лица друга, убрал со лба пряди, отбившиеся от других, провёл по его волосам, взял его руку и поднёс пальцы к губам. Уж если что и осталось в нём прежнего – то это его маленькие ручки с тонкими, аристократическими пальчиками…

И ещё роскошные волосы с необычайным отливом…И глаза, тёмные и глубокие, словно небо в безлунную, беззвёздную ночь…Дитер почувствовал, как в нём поднимается волна желания, но подавил её – сейчас ещё не время. Он провёл ладонью Томаса по своей щеке и почувствовал в его руке напряжение.

- Посмотри на меня, - потребовал Дитер. Томас вздрогнул. Глянув на мгновение на друга, он снова отвёл глаза.

- Ты не рад мне? – спросил Дитер.

- О, нет! – вырвалось у Томаса. Он отчаянно посмотрел на друга. Но это всего лишь на миг, а затем снова словно скрылся под бронёй. Дитер поиграл его ладонью и отпустил её. Рука Томаса, словно неживая, упала на простыню. Оба молчали. Дитер вновь закурил. Томас сидел на постели, сжав руки в замок между коленями, всё так же уставившись в одну точку. Дитер вздохнул: нет, не так, совсем не так он представлял себе их встречу! Сколько раз он проигрывал себе её в уме: в этой мечте они, смеясь, смотрели друг на друга с любовью и держались за руки. И уж ни на мгновение он не мог себе представить, что они будут как сейчас молчать, избегать друг друга и едва ли не тяготиться друг другом. Нет, он не сомневался в чувствах Томаса, в своих чувствах, должно быть, была какая-то другая причина. Дитер затушил недокуренную сигарету, обнял друга сзади, привлёк к себе, поцеловал в плечо и тихо сказал, надеясь, что тот оттает:

- Я люблю тебя…

Раньше это действовало безотказно, но теперь ответа не последовало. Дитер решил не отступать – капля камень точит. Он тихо спросил Томаса, легко поглаживая его и касаясь:

- Скажи, что было с тобой за это время?

Дитер вдруг почувствовал, как Томас внутренне сжался в комок, а напряжение возросло катастрофически. Он отстранился.

- Не стоит говорить об этом, ничего особенного, - быстро ответил Томас. – Лучше расскажи о себе. Я ведь о тебе не много слышал.

- А что ты обо мне слышал? – поинтересовался Дитер. Ему действительно это было интересно.

- Ну, что у тебя всё хорошо, - от Дитера не укрылось, что Томас произнёс это с видимым трудом, - что у тебя новая группа, новая подруга…

Дитер усмехнулся:

- Ревнуешь что ли?

Он совсем не хотел этим задеть Томаса, но лучше бы он этого не говорил: Томаса передёрнуло словно от удара.

- Так значит ты пригласил меня сюда, чтобы посмеяться? – его в буквальном смысле трясло. – Выходит, я для тебя нечто из ряда твоих пассий, так? Что ж, развлекайся! Смешно тебе, да?! Смешно??! – гнев совершенно помутил его разум. Он замахнулся и ударил бы Дитера, если бы тот, обладавший молниеносной реакцией, не перехватил руку, занесённую для удара, и довольно чувствительно её не встряхнул. Томас опомнился: как он мог поднять на него руку?! Что с ним происходит? Он посмотрел на Дитера и заметил, что тот смотрит на его руку, которую крепко сжимает за запястье ладонью вверх. И Томас понял, КУДА он смотрит. Он попытался выдернуть руку, но было уже поздно – Дитер увидел:

- Что это? – спросил он, глядя на синеватые шрамы, крест-накрест рассекавшие смуглую кожу. Томас машинально спрятал за спину вторую руку, но Дитер заметил это и схватил её, рванул к себе и, повернув, увидел то же самое. «Господи, что же это? Это выглядит, как …как, - он задохнулся. – Нет, нет, не может быть. Это неправда! Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой! Только не это!» Но по тому, как странно вдруг побледнел Томас, Дитер понял – это правда. Но он всё ещё не мог поверить…Он чувствовал, что если он поверит в это до конца, то сойдёт с ума, сделает что-либо с собой от сознания того, что он мог тогда потерять его, потерять навсегда. Он читал подтверждение страшной догадки в глазах Томаса. И Томас понял, что Дитер теперь ЗНАЕТ об этом.

- Нет, это неправда, неправда, - твердил Дитер. – Я не верю, нет! Скажи, что это неправда! Не молчи же! Только скажи и я поверю!..

Томас закрыл глаза, чтобы не видеть его изменившегося лица и умоляюще-отчаянного взгляда. У Дитера рыдания подступили к горлу. Он упал перед другом на колени, прижался губами к шрамам на руке…Томас почувствовал, как горячие слёзы обожгли руку. Вдеть, как Дитер плачет – этого вынести Томас не мог. Словно какая-то сторонняя сила толкнула их друг к другу. Их слёзы смешались, волосы переплелись. Томас, дрожа всем телом, рыдал у него на плече, рассказывая…Дитер слушал его бессвязные предложения и ещё больше ужасался произошедшему.

- Зачем, зачем ты сделал это? – снова и снова спрашивал он.

- Я боялся…боялся, что ты не любишь меня больше…

- Но почему? Почему? Я думал о тебе, каждый день, каждый час, искал тебя. Я каждый день звонил тебе.

- Это…это правда?

- Да, сердечко моё…

И когда Томас, измученный слезами и признаниями, снова заснул, Дитер склонился к нему, уже находящемуся по ту сторону сна и осторожно поцеловал в уголок рта: «Спи, любовь моя. Завтра будет новый день и всё будет по-другому. Я больше никому не дам тебя обидеть. Даже тебе самому».