ЧАСТЬ 1

Глава одиннадцатая

Совершенно новый мир открылся для Томаса. Ведь ранее он был почти девственником – если не физически, то эмоционально. А теперь Дитер ненавязчиво, но настойчиво учил его любить, учил испытывать наслаждение – от малейшего прикосновения до самой интимной ласки. Дитер сам учился кое-чему у него – ведь он никогда ранее не был с мужчиной. Сначала Дитер не мог понять, почему ласки его друга, поначалу такие робкие и несмелые, так волнуют его – может быть, потому что недостаток опыта Томас искупал своим пылом, горячностью и интуицией. Видимо, дар любить был у него с рождения и Дитеру приходилось разве что немного направлять его. Как могло случиться так, что человек, наделённый такой чувствительностью, не подозревал об этом? Но теперь им было хорошо вдвоём, они были благодарны друг другу за свежесть и чистоту эмоций, которые они дарили друг другу…

Дитер был опытным, нежным, внимательным и исключительно деликатным любовником. Но иногда, держа Томаса в объятьях, он шептал ему на ухо такое, от чего тот отчаянно краснел, а в ответ на его возмущённые взгляды Дитер лишь смеялся: “Ну и ханжа же ты, малыш! Ты готов проделывать это на практике, но то же самое в теории приводит тебя в шок…”

Дни ни проводили в долгих любовных ласках, которые им заменял собственно любовный акт, пока однажды Томас в пылу страсти не сказал другу:

- Я хочу быть с тобой близко до конца… Я хочу этого…

Дитер хотел этого не меньше его, но он колебался между желанием сделать это и боязнью причинить Томасу боль. Наконец, он решился и осторожно вошёл в него. Почувствовав толчок, Томас вздохнул, закрыл глаза и прошептал: “Ещё…” Дитер продолжал. Он поражался тому, что чувствовал в этот момент. Такого с ним никогда и ни с кем ещё не было. Страсть словно по спирали нарастала. С каждой минутой он всё более терял контроль над собой, но пока ещё мог сдерживать себя. Остановившись на некоторое время, чтобы перевести дыхание, он услышал, как Томас шепчет ему: “Ещё… сильнее, - и словно угадав причину его страха, - не бойся сделать мне больно”. Томас тоже не воспринимал происходящее безучастно: он стал кусать себе губы, стонать, пока, наконец, не рванулся из рук Дитера и коротко вскрикнул…

Дитер склонился над ним, позвал, но Томас, видимо, находясь в глубоком обмороке, не отвечал. Дитер позвал его снова и снова – но ни звука в ответ. Тогда, совсем обезумев, он стал стрясти Томаса за плечи. Безрезультатно. Паника охватила Дитера. Он приложил ухо к груди Томаса и ему вдруг показалось, что сердце его не бьётся.

- Господи, что я наделал… - шептал со слезами на глазах Дитер, - что я сделал с ним… Я убил его…

“Что это было? Я почувствовал вдруг, что лечу с неба с огромной высоты, ударяюсь в землю и моё тело разорвалось на части, сердце остановилось и дыхание прекратилось. Потом полный мрак, словно небытие. Затем сознание медленно, нехотя стало возвращаться ко мне – так, если бы после долгой декабрьской ночи забрезжил слабый, робкий рассвет. Я вновь обрёл способность дышать, чувствовать и слышать. Сколько времени я провёл в забытьи, я не знал. Я просто услышал, как Дитер зовёт меня:

- Что с тобой, Том?! Том, ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь мне! Ну скажи хоть слово! Прошу тебя, ответь…

Я приоткрыл глаза и провёл рукой по лбу, окончательно приходя в себя.

- Наконец-то! – облегчённо вздохнул Дитер. – Как ты напугал меня! Как ты? Скажи, не мучь меня.

Я слабо улыбнулся, глядя в его встревоженное лицо. Как я мог объяснить ему то, что я чувствовал? Как выразить это чувство, в котором слились радость и резкая, сильнейшая боль, высшее блаженство, от которого хотелось смеяться и плакать, стремление к концу и желание, чтобы оно никогда не кончалось и длилось вечно. Поэтому я и молчал, так как знал, что ни в одном языке мира ещё не придумано слов, которые могли бы передать то, что он заставил пережить меня сегодня. Потом я нашёл в себе силы ответить ему:

- Не беспокойся, прошу тебя… Всё было просто прекрасно.

Я потянулся к нему, желая успокоить его поцелуем, но неожиданный приступ головокружения заставил меня вновь откинуться на подушки.

- Боже мой, что же это! – вскричал Дитер. – Я сделал тебе больно, да? Скажи, да? Я не хотел, честно, не хотел. Прости меня! Если я тебя поранил, то, клянусь, больше никогда…

Бедный мой! Он чуть не плакал.

- Да нет же, нет. Я в полном порядке, право. Это минутное недомогание, не более того, - я успокаивающе погладил его по руке и прижался к его плечу.

- Сердечко моё! – такая любовь и нежность, сила страсти прозвучала в голосе Дитера, что у меня на глаза навернулись слёзы. Я смотрел на друга и словно увидел его новыми глазами. Я явственно ощутил, как новое чувство к нему наполняет моё сердце. Я думал, что теперь мы связаны навеки, и эта связь именно от того, что произошло между нами сегодня. И я знал, что он сейчас чувствует то же самое.

- На, подкрепись, - Дитер протянул мне бокал вина.

Я послушно отпил несколько глотков и хотел отдать бокал Дитеру, но моя рука дрогнула, и красное, как кровь, вино пролилось Дитеру на грудь. Смеясь, я стал слизывать винные капли с его белой, почти нетронутой загаром, груди. Дитер тоже рассмеялся и прижал мою голову к себе. Потом я поцеловал его в губы, стараясь вложить в этот поцелуй всю любовь и благодарность, которую чувствовал. Лёгкая слабость прошла, от головокружения не осталось и следа. Напротив, кровь словно с новыми силами заструилась по жилам. Я почувствовал себя словно заново рождённым. Мне вдруг захотелось привести Дитера в такой же экстаз, который он заставил испытать меня… Моя рука привычно скользнула вниз по его телу. Я нащупал самое чувствительное его место и нежно сжал его. “А что у нас там такое?” Дитер вздрогнул и строго посмотрел на меня: “Это тебе не игрушка”. Я лишь усмехнулся, вовсе не думая отступать. Мне нравилось чувствовать своей ладонью его растущее напряжение – а Дитер возбуждался очень быстро. “Не надо!” - взмолился он. – Мы же только что кончили!”

- Ну позволь мне, я же знаю, как тебе нравится, когда я это делаю.

Я сорвал с него простыню и в упоении стал целовать его туда, ласкать губами, покусывая и нежно щекоча языком. Я слышал, как он стонет под моей лаской, и это меня возбуждало безумно, безумно…

Наслаждаясь своей властью над его телом, я начинал сладкую пытку снова и снова, пока Дитер не запросил пощады…”

Перо запнулось – видимо, кончились чернила. Томас закончил писать, пробежал глазами написанное. Он сидел за письменным столом, повернув настольную лампу так, чтобы свет не потревожил спящего Дитера. Свежий ночной ветер ворвался через окно. Томасу стало холодно. Он поёжился, глаза слипались - усталость от пережитого за день давала себя знать. Томас подошёл к кровати и с улыбкой посмотрел на Дитера. Тот спал, как всегда, разметавшись по постели и сбросив с себя простыню. Томас любовно укрыл его, примостился рядом и закрыл глаза. Мягкие сумерки сна приняли его в свои объятия…

Глава двенадцатая

“Ничто не вечно”, - думал Томас, глядя в окно широко раскрытыми глазами. Он лежал на боку, подложив под щёку ладонь. “Ничто не вечно”, - эта мысль засела в его голове и назойливо, словно дрель, сверлила его мозг. Томас услышал, как в душе перестала шуметь вода. Дитер появился в дверях, улыбающийся, мокрый, в халате и с полотенцем в руках. Он что-то вполголоса напевал, вытирая влажные волосы и любуясь собой в зеркале. Покончив с этим занятием, он бросил полотенце в угол (понятия об организации и аккуратности в быту у него не было никакого; работа – другое дело), подсел к Томасу на край кровати и погладил его по плечу. Но Томас даже не повернул головы в его сторону. Дитер немного помолчал, потом спросил:

- Что загрустил, сердечко моё? – и Томас почувствовал лёгкое прикосновение к своим волосам – должно быть, Дитер коснулся их губами.

- Нора приезжает… завтра… - Томас ронял эти слова, словно это были килограммовые гири, так тяжело ему было сказать их. Но на Дитера они не произвели впечатления, по крайней мере, видимого. Он разделся и лёг рядом с Томасом. Несколько минут прошли в полной тишине.

- Ну, как долго ты собираешься показывать мне свою спину? – рука Дитера легла ему на плечо. Томас повернулся. Улыбнувшись, он ласково провёл рукой по щеке друга, потом по груди:

- А синяк так и не проявился… И здесь тоже уже почти всё зажило…

- Да, твои поцелуи лучше всяких лекарств, - Дитер привлёк его к себе и погладил по волосам. – Какой ты красивый. Я люблю тебя, как я люблю тебя!

- Дитер, но завтра…

- Завтра – это завтра, - перебил его Дитер, - но эту ночь у нас не отнимет никто.

Солнце скользнуло лучами по лицу Томаса. Он уже проснулся, но глаза открывать не спешил. Он сам не знал, зачем притворяется спящим. Сквозь ресницы он наблюдал, как солнечный зайчик играет на потолке и стенах, потом протянул руку – постель рядом с ним была пуста. Дитер что-то поспешно писал, склонившись над столом. Он был почти одет (почти – это потому, что на нём не было рубашки). Томас пошевелился на постели и этим выдал себя – Дитер поднял голову. Притворяться дальше не было смысла. Их взгляды встретились всего лишь на секунду и за этот кратчайший миг их глаза сказали друг другу всё: Дитер хотел уехать тайком, не прощаясь, оставив записку – он боялся, что Томас не отпустит его, и Томас не мог его упрекнуть за это – он вдруг понял, что не представляет себе, как они будут расставаться. Вот только что они были вместе, могли чувствовать, слышать и видеть друг друга, и вдруг в одно мгновение лишаются этой возможности. Томасу вдруг стало невыносимо тяжело, ещё тяжелее было чувствовать виноватый взгляд Дитера. Он вздохнул и опустил глаза.

- Ты уходишь? – Томас сам поразился тому, как глухо и надтреснуто звучит его голос. Дитер скомкал бумагу и подошёл к нему:

- Да, но…, - он смущённо улыбнулся, - видишь ли, мне нечего надеть.

Действительно, та рубашка, которую Томас снял с него тогда, придя домой после совершённого на них нападения, была единственной и теперь была совершенно непригодна для употребления. До сих пор они не вспоминали о ней, так как одежда была им не нужна. Томас встал, открыл шкаф и стал рыться в своих рубашках. Наконец, найдя голубую рубашку с короткими рукавами (не зная, почему он выбрал именно её), бросил её Дитеру: “Вот, возьми!” Дитер с сомнением покачал головой и неуверенно засмеялся:

- Не знаю, влезу ли я в неё…

Но тем не менее надел её – Томас стал застёгивать пуговицы, что было нелегко, так как ворот сходился с трудом, а пальцы дрожали не слушались. Он вдруг почувствовал, что не может сдерживаться, и уронил голову на плечо Дитера. Плечи его вздрагивали. Этого Дитер и боялся больше всего. Он осторожно провёл ладонью по его волосам и тихо сказал внезапно охрипшим голосом:

- Том, не надо… Ведь мы же встретимся… завтра.

- Да, - Томас резко отстранился от него, вы тер слёзы и сцепил руки за спиной – это означало: всё, уходи.

Прошло несколько минут после того, как за Дитером закрылась дверь, а Томас всё ещё стоял неподвижно посреди комнаты, которая эти несколько дней и ночей была их любовным гнёздышком. Теперь и ему предстояло покинуть её. Сколько же они провели здесь дней? Неделю? Нет, больше… десять дней… да, десять, а он так и не рассмотрел её. Томас быстро скользнул взглядом по стенам, обстановке: сиренево-голубые тона, мебель под цвет слоновой кости, красиво, но как-то холодно – ни телевизора, ни радио – в течение этих дней они были полностью оторваны от мира… Томас тряхнул головой, заставляя себя выйти из оцепенения. Он кое-как побросал свои вещи в чемодан, ещё раз окинул комнату взглядом, запер квартиру и сдал ключи портье.

“Я люблю его”, - думал он, садясь в такси. “Я люблю его”, - повторял Томас про себя, глядя на пролетавшие мимо дома с черепичными крышами, газоны и сады из окна автомобиля. Впервые, с тех пор как произошли эти события, он остался наедине со своими мыслями. Итак, он любит его, любит человека, который был рядом с ним на протяжении вот уже нескольких лет, несмотря ни на что, которому он, по сути, обязан всем, в том числе и тем, что смог пережить эти последние, очень тяжёлые для него полтора года; любит давно, только раньше не понимал этого – внешние обстоятельства исказили их чувства и отношения до неузнаваемости. Томас не знал, почему то, что он чувствовал сейчас по отношению к Дитеру, он с такой уверенностью назвал любовью – ему ведь не с чем было сравнивать, ведь он ещё никого никогда не любил, хотя и пел песни о любви, правда не особо вдумываясь в слова. Но он ни на миг не усомнился, что имеет право на это – называть это чувство именно так, и что-то подсказывало ему, что он прав, а также, что отныне его жизнь резко изменилась. Он словно стоял в начале длинной дороги, извилистой и опасной, с неясной целью, сулящей как долгие дни страданий, так редкие мгновения радости, но ради этих мгновений он был готов пройти через все испытания, а их, он знал это, будет не мало…

Глава тринадцатая

“Погода снова испортилась, похоже, лета не будет”, - думал Дитер, глядя на дождевые струи, сбегающие вниз по оконному стеклу, и курил уже третью сигарету за 15 минут.

Он ждал Томаса и почему-то очень волновался. Впервые ему даже захотелось, чтобы он опоздал. Но Томас не опоздал. Ровно в 9 часов дверь открылась, на пороге появились Томас и Нора. “Привет”, - бросил Дитер в ответ на его приветствие, не оборачиваясь – как ни старался, Дитер не мог заставить себя посмотреть на него. Да и лучше было не искушать судьбу – сможет ли он держать себя в руках и вести себя как ни в чём не бывало, если посмотрит Томасу в глаза? И тому, видимо, тоже было нелегко. Томас выглядел слегка растерянным. Но в общем держался хорошо. Видимо, он не знал, как себя вести, и Дитер ловил на себе его робкие, полувопросительные взгляды. Дитер не знал, как дать ему понять, что всё в порядке, что ничего не изменилось за те часы, что они не были вместе. Что-то объясняя ему, он легко положил ему руку на плечо, но, заметив, как вздрогнул Томас от его прикосновения, решил этого больше не делать.

Надо было приниматься за работу. Впервые Дитеру приходилось себя заставлять делать это. Он вручил Томасу ноты, постарался объяснить как можно короче, что делать, занял привычное место у пульта, надел наушники, спросил Томаса о готовности и, получив утвердительный ответ, включил запись. Томас запел. Удивительно, но его голос звучал почти обыкновенно, почти буднично. Но… почти. И именно по этому “почти” Дитер понял, как нелегко даются ему простейшие пассажи, потому что думал он сейчас вовсе не о музыке. Дитер смотрел на него, на нежный овал лица, на вьющуюся прядь, падающую на лицо, на жест, которым Томас убирал её со лба, на тёмные брови, разлетающиеся безукоризненно чёткой линией к вискам, на сладостный изгиб губ, на верхнюю губу, такую тонкую и беззащитную, видел движение плеча, которым Томас откидывал волосы за спину, и ему вдруг захотелось сейчас, немедленно сжать его в объятиях, сорвать одежду, обнажить это юное прекрасное тело, покрыть его поцелуями и овладеть им прямо здесь, на холодном полу. Чувствуя, что теряет контроль над собой, Дитер что есть силы, до боли в пальцах, вцепился в ручки кресла, в глазах потемнело… Когда зрение через несколько секунд вернулось к нему, он заметил – Томас увидел, что с ним происходит, и его безумный взгляд, запнулся на середине фразы и замолчал, растерянно глядя на него. Дитер резко откинулся в кресле, несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, усилием воли взял себя в руки и возблагодарил Бога, что в студии царил полумрак: никто не заметил его состояния.

- У тебя опять хватило наглости явиться ко мне, ни черта не выучив? – как можно более издевательским тоном поинтересовался он у Томаса. Это был несправедливый упрёк: Томас и не мог ничего выучить, так как всего 18 часов назад они оба, забыв обо всём на свете, занимались любовным упражнениями.

- Не слишком ли ты, Болен, много о себе воображаешь? – Нора тут же ухватилась за эти его слова. Предстоящий скандал приятно щекотал ей нервы. Но у Дитера не было ни сил, ни желания сейчас ссориться с ней. Он просто покинул студию, бросив при выходе Луису:

- Принеси мне пива, - и, видя, что тот не торопится исполнить его приказ, прикрикнул:

- Да побыстрее, ты, толстый испанский гусь!

Луис обиженно выпятил нижнюю губу. После таинственного исчезновения шефа словно подменили. Но он давно работал с Дитером и привык ни о чём не спрашивать, а лишь исполнять. Поэтому он сбегал в магазин напротив, купил ему баварского, но, когда через 10 минут он подошёл к кабинету Дитера, дверь была заперта! Он постучал, подёргал ручку: ответа не было. Луис пожал плечами, покрутил пальцем у виска и поставил банку у двери: “Нет, у Болена явно не все дома…”

Глава четырнадцатая

“Да, я знал, что это тяжело, но разве я мог себе представить, что это будет ТАК тяжело?! Господи, врагу не пожелаю такой пытки: видеть любимого человека совсем рядом с собой, так близко, что можно протянуть руку и дотронуться, и не иметь возможности обнять его, сказать о своей любви, коснуться его и хотя бы так выразить свои чувства! А вместо этого – делать официальное лицо и говорить о какой-то чепухе… Дитер дал мне текст и ноты, сказал, что сейчас будем записывать. Я же смотрел на него и словно видел другими глазами. Господи, как же я был слеп, как же я не заметил раньше, как он красив броской, мужественной красотой! А его глаза! Это же чудо! Раньше они мне казались обыкновенными – серо-голубыми. Да где же были мои глаза, как же я не видел, не замечал, что они удивительным образом способны менять свой цвет! Когда Дитер смеётся, в его глазах отражается словно небо, раннего, омытого дождём июньского лета; когда задумывается, глаза становятся бирюзовыми, светлыми, прозрачными, словно озёрная вода; когда сердится, то сверкают сине-зелёным огнём и темнеют, словно море перед штормом; в минуты страсти… Не знаю, понимал ли он моё состояние. Когда он что-то объяснял мне, то случайно (а может быть, и нет) положил мне руку на плечо. Меня дёрнуло словно от удара электротоком. Я и сам не ожидал такой реакции. Дитер заметил это и больше не прикасался ко мне. Он говорил мне что-то, а я широко раскрытыми глазами смотрел на него и видел его обнажённым, страстно меня ласкающим, видел нас, занимающихся любовью… Нотные знаки и буквы плясали перед моими глазами и после нескольких попыток прочесть, я с ужасом понял, что ничего из написанного не воспринимаю, словно там были китайские иероглифы или текст на иврите. Я сделал над собой чудовищное усилие и запел, но голоса своего я не слышал, и не понимал, как и что пою. Видимо, выручила выработанная за много лет певческой практики привычка автоматического чтения нот и исполнения. Может быть, это и вывезло бы меня на этот раз, как вдруг… Я увидел, как Дитер смотрит на меня. Этот взгляд! Он пронзил меня насквозь. Как пронзает стальной меч слабую человеческую плоть. Я пошатнулся… не знаю, как я не упал в обморок и смог выйти из зоны записи в студию. Там забился в тёмный угол, и незамеченный никем, потихоньку приходил в себя. Я слышал, как ругаются Дитер и Нора и больше всего мечтал в этот момент провалиться сквозь землю. Скандал закончился как обычно: безнадёжно махнув рукой, Дитер вышел, вслед за ним студию покинула и Нора. На сегодня рабочий день был закончен. Я остался в студии один. Что мне надо было делать? Ехать домой? Но я не мог! Мысль о том, чтобы уйти, не увидев его, показалась мне невозможной в принципе. Внутренний голос услужливо подсказал: “Нора не знает, что ты остался здесь… Думает, что ты внизу, в машине… Пока хватится, пройдёт время… Ты же успеешь пробраться к Дитеру”. Долго я не раздумывал… Шагая в другой конец коридора, я заметил, что в бюро Дитера нет света. Но я знал – он там. И точно: дверь в кабинет была приоткрыта. Я заглянул: Дитер сидел в кресле напротив двери, глядя невидящим взором прямо перед собой, в руке дрожала недокуренная сигарета. Я быстро вошёл, встал напротив него, прислонившись к двери и нащупывая сзади рукой ключ. Щёлкнул замок. Взгляд Дитера упёрся прямо в меня – в полумраке его лихорадочно блестящие глаза казались мне зелёными, бирюзовыми. Он не изменил позы, ни малейшего движения, только губы дрогнули, пытаясь что-то сказать. Не шевельнулся он даже тогда, когда я, подойдя к нему, опустился на колени между его ног. “Может, он думает, что я ему снюсь?” - подумал я и, нервно улыбнувшись, стал медленно, пуговица за пуговицей, расстёгивать его рубашку. Потом прижался щекой к тёплой коже груди в том месте, где билось его горячее, любящее сердце, и замер, весь дрожа. Дитер тоже вздрогнул, я поднял голову… Никогда ещё наш поцелуй не был так горяч. Мы продолжали целовать друг друга даже тогда, когда услышали, что в дверь стучат. Никакая сила в мире – будь то землетрясение или третья мировая война, не заставила бы меня сейчас оторваться от его губ. Пальцы Дитера ласкали мои волосы. “Жизнь моя”, - беззвучно шептал его губы. Приподняв меня за плечи и продолжая целовать, он увлёк меня куда-то…

Мы лежали на кушетке, тесно обнявшись. Моя голова была крепко прижата к плечу Дитера. В комнате было отключено отопление, но мне не было холодно: Дитер согревал меня своим телом. Я не видел его лица, но по беспокойному стуку его сердца и по тому, как он сильно, почти судорожно сжимал меня в своих объятиях, я чувствовал, как ему будет тяжело отпустить меня. А мне, легче ли будет мне, вот сейчас, прямо сейчас вырваться из его объятий, таких надёжных, уютных, нежных и любящих? Покинуть его, выйти из комнаты и закрыть дверь? Уехать, а завтра снова вернуться сюда, чтобы снова видеть его так близко от себя, желать прикоснуться к нему, ласкать глазами его глаза, волосы, губы и не иметь возможности дотронуться до них своими губами? Сердце обливалось кровью при одной мысли об этом. Никогда в жизни я ещё не испытывал такой боли, которая росла во мне с каждой минутой. Я собрал волю в кулак и осторожно высвободился из объятий Дитера. Он не удерживал меня, приподнявшись на локте, он как-то безнадёжно-потерянно наблюдал, как я одеваюсь…

На пороге я обернулся. Нет, я не мог так просто уйти! Мысленно кляня себя за это, я подошёл к Дитеру и склонился над ним. Я хотел поцеловать его в губы, но понимал, что если сделаю это, то тонкий лёд моей решимости треснет, и я уже не смогу уйти отсюда никогда. Поэтому, встав на колени перед Дитером, ласково коснулся губами его щеки там, где появлялась, когда он улыбался, милая ямочка, и почувствовал на губах солёную влагу. Сердце во мне рванулось. Я стал вытирать слёзы с его лица и осушать их поцелуями. Дитер снова обнял меня и я почувствовал, как его тело требовательно напряглось. Медлить было нельзя – собрав последние силы, я вырвался и выбежал из комнаты так быстро, как только мог”.

Глава пятнадцатая

Долго ли, коротко ли, но прошёл целый месяц, мучительный для обоих. Судьба не предоставляла им возможности свидания наедине. А этого так жаждали два любящих сердца! Но приходилось довольствоваться малым: оба были счастливы, если удавалось коснуться друг друга плечом, кончиками пальцев, встреться взглядами… Так продолжаться долго, однако, не могло. Они должны были найти выход, иначе рисковали сгореть на огне, сжиравшем их обоих. Тем временем, запись альбома была закончена (Томас, прослушав её, ужаснулся: его голос звучал с каким-то надрывом, казалось, он выдавал его чувства. Но ещё хуже было фото на обложке, там, где он сидит у ног Дитера – это было фото двух любовников, которых влекло друг к другу с непреодолимой силой). И Дитер объявил ему о том, что он отправляются в турне по европейским странам, может, даже заедут и на Ближний Восток. Все были удивлены (кроме Томаса): гастроли не стояли в планах 1986 года. Но руководство фирмы было довольно инициативой Болена и с радостью дало “добро” на проведение мероприятия. Дитер ничего не сказал ему перед отъездом, не намекнул о своих намерениях, но Томас знал, что он обязательно что-нибудь придумает, поэтому не очень беспокоился, а только сгорал от нетерпения. И Дитер не заставил его долго ждать.

Это случилось на второй же день после того, как они выехали в турне. В Париже они поселились в “Рице”. Томас и Нора прибыли утром, Дитер – на два часа позже (путешествовали они отдельно).

Норе не хотелось обедать в номере: ей нетерпелось “выйти в свет” в своих новых туалетах, которые были столь же дороги, сколь и безвкусны. Обеденная зала находилась в левом крыле шикарного здания. Около 12 часов они прошествовал туда. Томас, пропустив Нору, задержался в дверях, и как оказалось – к счастью, так как в этот момент мимо него быстро проскользнул Дитер и что-то положил ему в карман. Томас сунул руку – записка! Сердце сделало бешеный скачок. Томас оглянулся и, сжав её в руке, бросился в обратную сторону. Добежав до туалета, он развернул смятую бумагу. “Я жду тебя после обеда. Мой номер 5581”, - было написано там рукой Дитера. Судя по почерку, он либо очень торопился, либо очень волновался. Томас закрыл глаза – он должен, обязан найти способ вырваться сегодня после обеда. И он найдёт его и тогда – “О, Господи, я снова буду с ним, в его объятиях, буду принадлежать ему, он будет ласкать меня”, - при одной мысли об этом у Томаса перехватило дыхание. Он подождал немного, чтобы унять сердцебиение, вздохнул, выбросил записку и вернулся в обеденную залу.

- Где ты был? – набросилась на него Нора. Томас ответил, стараясь, чтобы его голос не выдал волнения:

- В туалете, - и в общем-то не соврал.

Нора поджала губы. Томас своим ответом явно испортил ей аппетит, но продолжала уничтожать бифштекс. Томасу же кусок не лез в горло. Он нашёл глазами Дитера и еле заметно кивнул. Тот кивнул в ответ и отвернулся.

- Кому это ты там строишь глазки? – ехидно поинтересовалась Нора. Она проследила глазами по направлению его взгляда: - А, Болен…, - его появление здесь ещё больше испортило ей аппетит. Она встала из-за стола и махнула рукой мужу: - Пошли!

Томас послушно последовал за ней, но в дверях обернулся и, пользуясь тем, что на него никто не смотрит, кроме Дитера, послал ему воздушный поцелуй.

Придя в номер, он упал на кровать, симулируя усталость.

- Чего это ты разлёгся? – возмутилась Нора. – Мы же собирались в бассейн!

Томас лихорадочно соображал, чтобы придумать: ещё чего – бултыхаться в бассейне под её присмотром, вместо горячих объятий возлюбленного!

- Давай отдохнём немного, я что-то утомился, - сказал он, деланно зевая (ничего лучшего в голову ему не пришло), и приглашающее махнул рукой. Нору так удивила его любезность, что она решила согласиться:

- Ну ладно, только на полчаса, не более, - довольно миролюбиво произнесла она, улеглась рядом с мужем на постель и отвернулась к стене.

“Уже хорошо, - думал Томас с удовлетворением. – Я-то знаю, моя дорогая, как ты быстро отрубаешься после хорошего обеда!” Ему оставалось только ждать, что он и делал, лёжа на спине и глядя в потолок. “Так и есть – готова”, - констатировал Томас уже через 10 минут. Он осторожно встал с кровати, схватил первую попавшуюся одежду: надел шорты и лёгкую рубашку, но застегнуть её терпения не хватило, поэтому Томас завязал её узлом. Затем вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Коридор отеля был пустынен: обитатели предавались послеобеденному сну. Томас вздохнул с облегчением, секунду помедлил и, никем незамеченный, бросился вниз по лестнице…

Глава шестнадцатая

Дверь в номер на пятом этаже была призывно открыта. Томас бесшумно проскользнул в неё. Прихожей в номере 5581, как и во всех шикарных отелях, не было, поэтому Томас сразу же попал в спальную комнату. Окна были предусмотрительно занавешены красным бархатными шторами, отчего в спальне царил мягкий, красноватый, возбуждающий полумрак. Дитер ждал его, лёжа на постели, абсолютно голый

- Наконец-то! – сердито зашептал он. – Что так долго?

- Рад, что вообще вырвался, она завалилась спать в последний момент, - в разговоре с Дитером, даже с самим собой Томас всегда называл Нору “она”. Он бросил взгляд на мускулистое тело друга, и, увидев, что тот уже “готов”, ощутил, как дрожь предчувствия и желания мурашками пробежала по коже. Но вот незадача – узел на рубашке никак не хотел развязываться – Томас от волнения очень сильно его затянул.

- Что ты там копаешься? – Дитер нетерпеливо смотрел на него. – Какого чёрта ты вообще надевал это?

- Ну не бежать же мне голым по этажам! – резонно заметил Томас.

Но вот, наконец, одежда сброшена, и Томас блаженно застонал, почувствовав сладкую тяжесть тела своего друга и любовника. Они так увлеклись любовной игрой, что настойчивый стук в дверь услышали не сразу.

- Что это? – спросил Томас, и, словно в ответ, за дверью раздался голос его жены:

- Дитер, открой, это я, Нора.

- Нора?! – полуудивлённым, полуиспуганным шёпотом переспросил Томас. – Зачем она здесь?

- Да я-то откуда знаю? Я ей свидания не назначал, - Дитер выругался сквозь зубы. – Быстро в душ! – скомандовал он.

Томас бросил на него нерешительный взгляд и исчез в ванной комнате. Дитер, не медля, накинул халат, сгрёб одежду Томаса под подушку, тапочки зашвырнул под кровать, ещё раз окинул быстрым взглядом комнату, прислушался – в душе зашумела вода, - и пошёл открывать.

Нора в шлёпанцах и халате невообразимой расцветки стояла за дверью. В руках она зачем-то вертела полотенце.

- Что тебе надо? – спросил Дитер, не стараясь быть особенно вежливым.

- Не очень-то ты любезен, блондинчик, - Нора не спешила отвечать на вопрос.

- Что тебе надо? – повторил Дитер, повысив голос.

- Томас не у тебя?

- У меня?! – переспросил Дитер, интонацией показывая, каким нелепым кажется ему сам вопрос.

- Так ты его не видел?

- Нет, конечно, - насмешливо ответил Дитер, - всё? Тогда честь имею.

Но Нора не спешила откланяться:

- А что ты не один?.. У тебя, м-м, девушка?

- Тебе-то какое дело?

- Да так… А не хотел бы ты как-нибудь встреться со мной? – через его плечо Нора видела смятую постель и слышала доносящийся из ванной шум воды. Презрительный взгляд Дитера упёрся в её плоскую грудь.

- Нет! – отрезал он и хлопнул дверью перед её носом. Заперев дверь на ключ, Дитер поморщился, словно проглотил ложку рыбьего жира, и отправился в душ, с целью присоединиться там к Томасу. Он заглянул в ванную комнату – Томас смывал с головы мыльную пену. Из-за шума льющейся воды он не слышал, как Дитер вошёл и бесшумно прикрыл за собой дверь. Дитер остановился на пороге, любуясь другом. Было что-то в его движениях, в его стройном, прекрасно сложенном теле, с тонкой талией длинными ногами и золотистой кожей, от чего у Дитера подступал к горлу комок, и сердце начинало учащённо биться. Томас почувствовал на себе взгляд, обернулся:

- Не смотри на меня так, - сказал он, слегка покраснев.

Дитер улыбнулся его смущению и показал губами, куда бы он хотел его поцеловать, отчего Томас покраснел ещё больше.

- Ну как, беседа была приятной? – поинтересовался Томас.

- Чрезвычайно неприятной.

- Что ей было надо?

- Тебя разыскивала. Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на выражение её личика, если б она узнала, где ты сейчас!

Дитер одним махом сбросил халат и встал под душ, позади Томаса, положив ладони на его бёдра. Тот прижался спиной к его широкой груди, его волосы защекотали щёки Дитера. Дитер, так как был на добрый десяток сантиметров выше Томаса, немного сверху вниз посмотрел на него и на себя, на их соприкасающиеся тела. До чего же они были непохожи! Может быть, из-за этой разницы и вспыхнула такая страстная любовь? Рядом со своим светловолосым, белокурым другом Томас казался ещё смуглее, почти мулатом. Дитер всегда завидовал его коже, его загару: под лучами солнца его собственная кожа покрывалась красным пятнами. Дитер тихонько, почти не касаясь, провёл пальцем по шее Томаса, наклонился и слегка укусил в плечо. Томас притворно вскрикнул. Глядя, как на шоколадной коже плеча проступают следы от укуса, он прошептал Томасу на ухо:

- Кожа у тебя нежная, как у ребёнка…

Томас лишь опустил ресницы и еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся. Дитер немного помолчал, потом спросил его:

- Ты когда-нибудь был в Океании?

- Нет, а что? – удивился Томас.

- А тебе кто-нибудь говорил, какого цвета у тебя кожа?

- И какого же? – Томас был явно заинтригован.

- Цвета полинезийских кораллов!

Томас лукаво взглянул на него:

- Ты мне льстишь, - засмеялся он.

- Ничуть. Просто когда я вижу тебя, - Дитер несколько раз коснулся губами его шеи и плеча, - во мне просыпается поэт. Три года назад я отдыхал в Полинезии на атолле Итаруроа площадью менее 1 кв.км: несколько пальм, море до горизонта и паром до архипелага раз в день… Каждый день перед заходом солнца я садился на берегу и ждал этот момент. Это длилось всего несколько секунд и важно было не пропустить того, как солнце вынырнет из тумана, перед тем, как окончательно скроется за горизонтом. И в этот момент кораллы просвечивают сквозь прозрачную воду лагуны так, как просвечивает кровь сквозь твою кожу. А ещё…

Томас медленно повернулся к нему, весь дрожа:

- Делай со мной, что хочешь… - прошептал он.

Дитер опустился перед ним на колени… Томас закрыл глаза и закусил губу, пытаясь сдержать стон наслаждения.

- Сердечко моё, ты не устал? – смеясь, спросил Дитер.

- Нет, что ты! – Томас старательно намыливал ему спину уже добрую четверть часа. – Должен же я как-то отработать то, что ты выдаёшь мне авансом, - лукаво добавил он. – Ты сегодня был на высоте!

- А что, я обычно не на высоте?

- Напрашиваешься на комплимент? – Томас легонько ударил друга губкой по спине. – Повернись!

Дитер послушно повернулся к нему лицом. Томас так же старательно стал намыливать ему плечи, грудь и шею.

- И всё-таки? – с невинным видом поинтересовался Дитер.

- Ты всегда великолепен. Но сегодня был просто “в ударе”.

Дитер с улыбкой смотрел на старания друга и пообещал:

- Так будет всегда, - и ещё тише добавил, - если ты будешь наносить небольшие визиты после обеда.

- Хорошо бы! – вздохнул Томас.- Но надо найти способ, как заставить мою супругу утихомириться на несколько часов.

- Нда… - задумался Дитер, а потом вдруг хлопнул себя по лбу. – Снотворное! Это же так просто!

- И как это я сразу не подумал об этом?! – продолжал он. – Элементарно! Я рассчитаю дозу и каждый вечер буду тебе выдавать. Твоей задачей остаётся только заставить её это употребить. За обедом – самое время! Сможешь?

- Ещё бы! – Томас захохотал. – Я бы ей чего-нибудь покрепче подложил!

- Вот отлично, сердечко моё. Видишь, это проще простого, - Дитер вдруг стал серьёзным, коснулся волос друга и тихо сказал: - Я бы хотел, чтобы ты и ночью был со мной…

- Я тоже, - Томас обнял его, - но это было бы уже слишком… - он спрятал лицо на груди у Дитера.

- А разве это слишком? Я люблю тебя и хочу спать с тобой – разве это много? – печально спросил Дитер.

- Не знаю… - Томас поднял голову, - поцелуй меня…

Глава семнадцатая

…Половина второго. Дитеру не надо было даже смотреть на часы, он слышал, как только что били часы в маленькой часовне близ отеля. Томаса всё не было. Дитер подошёл к окну. Взгляд его безучастно скользнул по холмам, храмам бесчисленных католических церквей, раскинутых внизу вечного города. Сам Дитер был атеистом, крещённым по лютеранскому обряду, и пышность и великолепие католицизма, его костёлов и обрядов, с экзальтированностью верующих и культом богоматери казались ему смешными, надуманными и ханжескими.

Это был последний день гастролей. Завтра они должны были возвращаться в Германию. Оба не хотели этого и боялись этого дня, отодвигали его в мыслях, как могли, но он приближался, неумолимый как смерть. До сих пор у них всё шло как по маслу: Нора в одиночестве дрыхла в номере, а в это время её муж умирал и воскресал в объятиях своего друга. Он отдавался ему с таким пылом и горячностью, что каждый раз трогал Дитера до слёз. С каждым днём они всё больше влюблялись в глаза, губы, тела друг друга, и расставание казалось им немыслимым. Но завтра оно наступит, помешать этому нельзя.

Дитер вздохнул и опустил жалюзи, защищая себя от солнца, зажёг сигарету. Наконец-то! Дверь скрипнула – Дитер обернулся: Томас стоял перед ним, глядя широко открытыми блестящими глазами куда-то поверх его плеча. Дитер взял его за плечи и привлёк к себе, шепча что-то ласковое ему на ухо. Томас вдруг отстранился, и опять тот же безнадёжный взгляд полоснул ножом по сердцу Дитера:

- Что с тобой, сердечко моё? – Дитер озабоченно посмотрел на него. - Ты не заболел? – спросил он, касаясь его лба.

- Нет, нет, не беспокойся, сейчас всё пройдёт, - Томас попытался улыбнуться, но губы не слушались его. Дитер был опытным и внимательным любовником, и своим шестым чувством понял, что сейчас его друг не хочет немедленной близости. Он провёл ладонью по спине Томаса и успокаивающе похлопал по руке:

- Расслабься, ты очень напряжён.

Томас послушно распустил мышцы. Откинувшись на подушки, он закрыл глаза и погрузился в невесёлые мысли. Завтра, уже завтра! Возвращение домой. Домой ли? У него нет дома. Там, где он живёт, это не дом, это тюрьма, хотя и заставленная роскошной мебелью, заваленная дорогими коврами и роскошными гобеленами. Подумать только – когда-то он так хотел всё это иметь! “Идиот! – Томас вдруг усмехнулся над собой. – хотел купаться в золоте, есть на золоте, одеваться в золото, думал счастлив тогда буду”. Получил то, что хотел – и теперь жестоко наказан. Наконец, Бог сжалился над ним – он дал ему любовь. Он узнал её, узнал это счастье, эту радость принадлежать другому человеку, без остатка, все телом и душой. И что же? Он должен, только ощутив всю сладость, снова оторваться от живительного источника, возвращаться в тесный мир, ненавистный ему, чтобы продолжить терзаться жаждой и нескончаемой болью. “Господи, ты продолжаешь наказывать меня. Я знаю, я заслуживаю это, но нельзя ли смягчить наказание?! Я не выдержу! Позволь мне быть с ним, я всё, что угодно сделаю, я пойду за ним на край света!”

Томас искоса бросил взгляд на обнажённое тело друга, этого было достаточно. Кровь застучала в висках, веки отяжелели, он облизнул пересохшие внезапно губы. Дитер, видимо, сразу почувствовал изменение в его состоянии: Томас ощутил, как рука под его головой напряглась. Дитер спросил его так тихо, что Томас не услышал, а скорее прочитал по его губам:

- Хочешь?

Вместо ответа Томас запрокинул голову ему на плечо. Дитер жадно припал к его губам: если б можно было, он не оторвался бы от них и пил бы из этих губ сладость всю жизнь… Дитер овладел им, резкими движениями выплёскивая в него свою страсть, не прекращая целовать Томаса и не давая ему облегчить свои переживания стонами и принимая их в себя, он длил поцелуй до тех пор, пока Томас не забился в его руках, словно раненая птица, и Дитер не почувствовал, как по его телу прошла судорога, словно от удара током.

Голова Томаса бессильно соскользнула с плеча Дитера на подушку. Томас долго лежал, глядя в потолок без всякого выражения, потом медленно перевёл взгляд на Дитера, прикрыл глаза, провёл рукой по лбу и, видимо, сделав усилие над собой, встал, оделся. Дитер, оставшись лежать, молчал, как тогда в студии, и смотрел на него. Он понимал, что сейчас творится в душе Томаса. Более того, он чувствовал то же самое. В дверях Томас задержался, Дитер подошёл к нему. Он не знал, что сказать сейчас, посмотрел на склонённую голову друга, ему захотелось посмотреть в его глаза. Он тихо позвал его и взял за руку, Томас поднял голову, мгновение они смотрели друг на друга. Затем рука Томаса выскользнула из его ладони. Он, не сказав ни слова, вышел. Дитер рывком закрыл дверь и со стоном прижался головой к дверному косяку…

Глава восемнадцатая

Эта зима стала кошмаром для Томаса Андерса. Необычайно холодная, она, казалось, проникала в самую глубину души, грозила сдавить сердце ледяными тисками: Томас чувствовал себя на грани безумия. Он худел, бледнел, почти перестал есть, потерял интерес почти ко всему. Огромные, лихорадочно блестящие глаза изменили его лицо до неузнаваемости. Как часто чувствовал Дитер на себе их отчаянный взгляд! Единственным, что ещё поддерживало в нём огонь жизни, были его воспоминания. Любимым занятием Томаса теперь было забраться куда-нибудь в угол и перебирать в памяти малейшие подробности их с Дитером жарких свиданий. Он помнил каждое слово, сказанное ему Дитером и им Дитеру, каждую улыбку, каждое мгновение. Долгими зимними ночами Томас ворочался с боку на бок на ставшей вдруг жёсткой постели. И он знал, от чего – от неудовлетворённого желания. “Дитер, что ты наделал!” - стонал он в подушку. Иногда у него мелькала мысль, а не лучше ли было, если бы он никогда не знал его близости, не любил его, но он тут же с ужасом отбрасывал её. Променять сладкие муки любви на ненавистное сонное спокойствие, наполненное отвращением к жизни и самому себе?! Нет, ни за что! Томас молил о сне, как об избавлении (а иногда – и о смерти), глядя широко раскрытыми глазами в темноту, но сон не шёл к нему. Тогда он поднимался, садился к письменному столу и, рискуя быть застигнутым за этим занятием, писал, писал, пытаясь злить на бумаге свою бесконечную боль. Слёзы текли по щекам, но он не вытирал их, и они падал на бумагу, смешивались с чернилами и заставляли их расплываться голубоватыми пятнами.

“…Часто он брал меня, находясь в блаженной прострации от пережитого, в свои сильные руки, так легко, совсем не напрягаясь, как будто я был ребёнок, а не взрослый человек, весом более 60 кг, и словно ребёнка, укачивая, носил меня по комнате. “Мальчик мой, мой малыш, сладкий мой, - шептал он мне, легко касаясь своими губами моих губ, - я никогда не смогу насыться тобой. Когда-нибудь я просто задушу тебя в своих объятиях!” А я млел и думал в тот момент, что если уж и придётся когда-нибудь умереть, то я избираю именно такую смерть – сладкую смерть в объятиях любимого… Потом Дитер опять опускал меня на постель, и всё начиналось сначала. С ним невозможное казалось возможным, лёгким и простым. Я никому не мог бы разрешить этого ранее. Но ему я позволял всё, всё… И никогда не раскаивался в этом, потому что всё, что он делал, мне всегда приносило новые наслаждения. И я знал, что мне никогда не будет достаточно. И я когда-нибудь действительно умру на вершине экстаза, на пике этого чувства, которое я бессилен здесь описать…”

Томас тщательно прятал свои записи. У него холодела душа при мысли, что Нора может их найти и прочитать. Но иногда ему даже хотелось, чтобы это произошло – с каким бы злобным удовлетворением он швырнул бы ей правду в лицо! Нору с каждым днём он выносил всё менее. Иногда он даже удивлялся в душе: “Как странно – человек, которого я ненавижу больше всего на свете – моя жена!” Ему всё труднее было сдерживаться: огромный, наполненный ожиданиями, разочарованиями слой обид, накопившийся за такое короткое время, грозил прорвать слой внешней покорности и привести к взрыву. Ссоры вспыхивали всё чаще и чаще, а инициатором выступал Томас: напакостив, наорав, выместив на жене свою злобу, он чувствовал себя немного лучше. Нора, со своей стороны, чувствовала, что муж всё более выходит из-под контроля, искала и не находила причины этому, и от этого становилась ещё злее, придирчивее, подозрительнее. Её капризы изо дня в день становились всё невыносимее. Но Томас ощущал, что инициатива в этой “войне нервов” очень медленно, но всё же переходит к нему, и отказывался подчиняться им со всё большим удовольствием. Но он чувствовал, что это опасно, что терпение Норы может лопнуть, но остановиться уже не мог. Назло ей он старался как можно больше времени проводить в студии с Дитером, растягивая своё пребывание там. Это, с одной стороны, отвечало его желанию – он знал, что должен хотя бы видеть его, хотя это и было по-прежнему тяжело и нестерпимо больно – смотреть на него и терзаться от сознания того, что он не принадлежит Дитеру, не может быть с ним. Иногда казалось, что гораздо легче и не так мучительно будет бросить всё, не появляться больше там, не видеть и не понимать своего бессилия что-либо изменить, особенно после того случая…