Когда последняя попытка завести эту чёртову машину (пятая по счёту) с позором провалилась, Томас скрестил руки на руле и положил на них голову. Мысли едва ползли: лениво и медленно, как улитки. Было ощущение, что кто-то на заднем плане настойчиво и нудно бубнит голосом Норы, что в таких случаях полагается вызвать эвакуатор или такси, а не сидеть в машине без толку, зря теряя время. Но поскольку самой Норы здесь не было - и вообще не было в Германии, чему он, честно говоря, был искренне рад - То Томас позволил себе то, чего никогда не сделал в реальности. Он собрал оставшиеся силы и мысленно произнёс: "Заткнись!" Голос тут же умолк. Томас остался наедине с безвозвратно уже заглохшей машиной и начинающейся метелью за окном. И это было даже хорошо. Он устал. Господи, как же он устал!

Весь этот день был похож на затянувшийся ночной кошмар. Когда с утра ломается будильник, определённо, это уже показатель.

Все было плохо - от начала и до конца.

Томас опоздал в студию почти на час. Черт! Нора, конечно, стерва порядочная и всё такое, но она всегда будила его вовремя, отправляясь на свою утреннюю пробежку. Она вообще всегда следила за фигурой. Что есть, то есть, в упорстве ей не отказать было нельзя. Ей вообще было очень сложно в чём-либо отказывать. Нора Яростная. Нора Свирепая. Огненная Нора. Ему до сих пор было физически сложно говорить о ней "Моя жена". Это словосочетание применительно к ней приобретало сильный привкус абсурда. "Моя жена" - исключительно в кавычках и перед журналистами, но никак не дома.

Иногда Томас с горькой иронией думал, что если кто в данном случае жена, так это он сам. Чистейший мазохизм - его брак, если подумать. Вся его респектабельная семейная жизнь - одно сплошное сексуально извращение. Желтая пресса была бы в восторге. Может, стоит продать им интервью? Он сделает это как- нибудь. Обязательно.

Но не раньше, чем его жена, эта великолепная стерва голубых кровей отправится на свое семейное кладбище. Ну, или, в крайнем случае, уедет за границу. Куда-нибудь в Австралию. Стричь овец.

Нора, стригущая овец - зрелище, греющее душу. Прямо-таки шестое доказательство существования Бога. Или сколько их там было?

Иногда он жалел, что так и не доучился на филолога. Иногда. Очень редко. В такие вот минуты. Мысли об учебе и о суициде приходили к нему обычно с интервалом в

пять-шесть минут. Слава Богу, до дела ни в том, ни в другом случае не дошло. Пока...

Нора, как ни странно, никогда не внушала ему этих мыслей. Она всегда настолько кипела жаждой жизни, что невольно заражала окружающих. С её кипучей энергией она бы могла кого - угодно привести в себя за полчаса - хотя бы методом доведения до крайнего раздражения, но тем не менее...

Неприятное, но действенное лекарство. Как хина.

К несчастью, это проверенное средство было в данный момент недоступно. Нора какие-то веки решила оставить его в одиночестве и укатила на Канары. В одиночестве. Разумеется, после длительного скандала, сопровождавшегося взаимными оскорблениями, битьем посуды и угрозами разорвать в клочья контракты, которыми Томас потрясал перед лицом жены. В общем, всё прошло на удивление мирно. Нора, не прекращая ругаться, набила три чемодана своими дорогущими тряпками и, презрительно фыркнув, на прощание, оставила его в покое ровно на неделю. Всё это произошло ровно два дня назад.

Итак, он опоздал в студию.

Дитер был в ярости. Впрочем, просто сказать “Дитер был в ярости” - это то же самое, что сказать про Хиросиму “Ну рвануло там что-то…” Совершенно неописуемо и беспрецедентно. Но поскольку большинство людей, к своему счастью, не знало, что такое ярость Дитера, то слов, чтобы описать это, в немецком языке не было. И во французском тоже. Томас не знал английский в совершенстве – только тот минимум, который ему требовался для исполнения песен Дитера, которые на две трети состояли из

“I”, “you” и “love”, однако подозревал, что и там таких слов нет.

Дитер вообще часто приходил в ярость. Была у него такая... привычка. В эти моменты Томас начинал его опасаться. Опасаться. Ха-ха-ха. Если чувство, от которого дрожат колени, и все внутренности сворачиваются в холодный клубок змей - это значит опасаться? Страх - вот как это называется на самом деле.

Это было страшно.

Томас не мог объяснить даже самому себе, почему так боится. В конце концов, даже в приступе бешенства Дитер никогда никого не убил. И даже не покалечил. Правда, свою секретаршу он однажды уволил, взъевшись на несчастную девушку из-за холодного по его мнению кофе.

Но Томас не был секретаршей. Его нельзя было так просто заменить. Как никак, это он был голосом этого дуэта. А не Дитер.

Но почему - то все эти в высшей степени разумные доводы приходили ему на ум уже позже, когда перед его глазами не было побледневшего от злости Дитера, брызжущего ядовитой слюной. В те же моменты, когда он удостаивался лицезреть это незабываемое зрелище, у Томаса почему-то не было никаких сомнений, что у Болена не возникнет никаких проблем с отворачиваем голов и откручиванием всех остальных конечностей - то, что Дитер регулярно обещал проделать со всей свой звукозаписывающей компанией и со своим лучшим вокалистом в частности.

Страшно. До печёнок страшно. Вот и всё.

Но в этот раз Дитер превзошел самого себя. Некоторые счастливчики успели попрятаться за оборудование, но Томас никогда не был достаточно везучим.

И в этот раз Дитер орал именно на него. Луи пытался остановить его, но, увидев перекошенное от ярости лицо Дитера, счёл за лучшее убраться.

Томасу напомнили обо всём: и о сроках контракта, и о сумме неустойки, и о всех его опозданиях, и о том, что несмотря на его смазливое лицо и писклявый голос, который так нравится глупым девицам от 12 до 18 и выше, главой команды и продюсером является Дитер, и без Дитера единственное, на что мог бы рассчитывать Томас, - это почётный пост дворника в своём паршивом Кобленце. Дитер припомнил ему всё. К концу этой речи, продлившейся минут пятнадцать, Томас почувствовал себя абсолютно измотанным. Его смешали с грязью и сравняли с полом, и это процедура была уже настолько привычной, что он не чувствовал даже раздражения. Только усталость.

Единственное, что спасало его в таких ситуациях - фирменный высокомерный вид. Весьма относительно спасало, так как Дитера его холодная улыбка нередко приводила в ещё большую ярость, чем сам предмет скандала. Дитер не мог терпеть чужого превосходства. Иногда Томас задумывался, не симптом это комплекса неполноценности. Большой Ди и комплекс неполноценности. Определённо, Вселенная полна парадоксов.

Охрипнув от крика, Дитер замолчал. Его глаза были налиты кровью, бычья шея напряжена до предела. Его кулаки судорожно сжимались и разжимались, как будто в

бесплодной поиске чужой шеи. Томас невольно сглотнул, постаравшись сделать это как можно незаметнее. Он не хотел выдавать Дитеру свой слабости. Болен и так знал слишком много о его … слабостях. Чересчур много. И очень хорошо пользовался этим знанием.

И в этот раз всё было так же.

Дитер, что-то решив для себя, схватил Томаса за локоть с такой силой, что тот невольно зашипел от боли, и поволок его к выходу. Прежде чем Томас успел произнести хоть слово, они оба очутились в маленькой и темной комнатке – что-то вроде подсобки, где хранилось сваленное в кучу старое оборудование. Томас ударился обо что-то коленкой и полетел на пол. Через несколько секунд, когда белая вспышка боли перед глазами окончательно угасла, он смог поднять голову и посмотреть на Дитера. Тот с поистине дьявольской улыбкой наблюдал за ним, наслаждаясь собственной властью. Они оба знали, что сейчас произойдёт.

Томас, прихрамывая, медленно поднялся на ноги.

- Какого черта...

Он так и не смог ничего сказать. Физически не смог. Потому что в следующую секунду Дитер всем телом вжимал в его стену, целуя - глубоко, страстно, яростно, насилуя рот Томаса, подавляя любую попытку к сопротивлению, подчиняя себе - целиком и без остатка. Когда он наконец оторвался от вспухших губ Андерса, того уже не держали ноги.

- Мой, мой... - повторял Дитер, расстёгивая его рубашку, покрывая шею и плечи Томаса поцелуями, больше похожими на укусы, от которых кожу потом невыносимо саднило. - Мой...

Томас закрыл глаза и застыл, хотя остатки разума возмущались, кричали, требовали, остановить это немедленно, сию же минуту...

Но разум уже не имел никакой власти. Ничего не имело значения...

Рука Дитера скользнула в уже расстёгнутые джинсы, и Томас невольно застонал, прикусив губу. Он раз за разом проигрывал эту битву с собственным телом, и всё таки боролся, боролся не с Дитером, а с собственной природой, вопреки всем запретам, требовавшей, умолявшей об этом... И это всегда было сильнее его. Он не мог преодолеть этой постыдной слабости в коленях, которая давала о себе знать каждый раз, когда Дитер, как будто бы, невзначай прижимал его к стене где-нибудь в коридоре, когда никого не было рядом. Когда на какой-нибудь вечеринке, сидя рядом с Боленом, он неожиданно чувствовал, как сильная рука скользит по внутренней стороне его бедёр. Когда, в те самые моменты, когда он меньше всего это ожидал, Дитер наклонялся к нему и выдыхал свою любимую - отвратительную невероятно возбуждающую фразу:

"Я хочу тебя трахнуть". Четыре слова - и его разум, его гордость, всё, чем он дорожил, могло идти ко все чертям. Он раз за разом, проклиная и ненавидя себя, шёл и делал то, что от него требовалось.

Я хочу тебя трахнуть. Как всё просто.

Дитер никогда не говорил "Люблю". Он избегал этого слова так, как будто оно было высшей непристойностью. Любовь - это было занятие для слабаков и женщин.

А Дитер себя слабаком не считал. И Томас не был женщиной. Поэтому и любовь была вроде как и не нужна. Секса им было вполне достаточно.

Ведь так? Или всё-таки нет?...

Томас не был в этом уверен. Совсем не был уверен. Хотя... может, он попросту слабак? Нора не упускала случая ему об этом напомнить.

Нора... Никто из друзей Томаса не понимал настоящей причины их брака. Никто. И даже Дитер - большой Ди, эта лиса шоу-бизнеса - ненавидящий Нору всей душой, целиком и полностью, с первого взгляда и до последнего вздоха, до боли в сжимающихся кулаках, до судорог - всё-таки не понимал. Безумно ревнуя Томаса к "этой белобрысой твари" - не мог и не хотел понять, что она- такая же чужая Томасу, как сам Дитер. Случайная женщина. Не более того.

Единственное чувство, которое привязывало Томаса к Норе, был его страх. Не перед Дитером - перед собой самим. Непримиримая, невыносимая, скандальная Нора, относящаяся к мужу, как к дрессированой собачке по системе: "Кусочек сахара - пинок" - Нора, которой он, несмотря ни на что, был искренне благодарен - за то, что она, из-за врожденной наглости, была единственной, кто мог стоять между Дитером и ним. Спасать его от невыносимого стыда перед собой.

Да, он был ей благодарен...

Но теперь её не было.

Это было что-то вроде маленькой мести - думать о Норе, в тот момент, когда руки Дитера расстёгивали молнию на его джинсах и стаскивали их до колен. Когда те же руки повернули его лицом к стене, и Дитер застонал сквозь стиснутые зубы, входя в него до

предела… Когда мир взорвался перед глазами тысячей разноцветных осколков... И всё-таки - даже на высшей ступени удовольствия, растворяясь в наслаждении,

которое ему не мог дать никто, кроме этого мужчины - Томас думал о ком-то другом. Отдаваясь телом - прятал душу. В нём было что-то, что оставалось спокойным и безразличным, даже когда он кричал от наслаждения. Та часть души, которую не трогали ни Нора, ни Дитер.

То место, где он был свободен от них обоих.

Дитер молчал. Томас слышал его тяжелое дыхание, но сил повернуться и поглядеть ему в лицо уже не было. Как, впрочем, и желания.

Снова месть за собственную слабость - ни слова, ни прикосновения... ни самого незаметного движения, которое могло бы сказать о том, что произошедшее доставило ему какое-то удовольствие. Никакой благодарности. Это была цена - цена его покорности. Томас прекрасно знал, что это бесит Дитера куда больше, чем все его опоздания, знал, что вскоре Болен расплатится за своё невольное унижение, но не мог отказать себе в этом

маленьком удовольствии. Единственное правило этой странной игры, которое установил он сам.

Когда пауза затянулась до невозможности, Болен хрипло сказал:

- Шлюха. - Помолчав, добавил:

- Через пять минут мы начинаем запись. - И закрыл за собой дверь.

Томас тихо сполз по стене, подавив тихий всхлип - полусмешок, полурыдание. Он чувствовал себя невозможно грязным. Шлюха. Шлюха, которую трахнули походя, между прочим. Безумно хотелось принять душ.

Рабочий день только начинался.

Стоя у микрофона, Томас с мрачной иронией думал о происходящем. Ему предстояло петь о любви, петь настолько убедительно, чтобы тысячи людей поверили в это. Чтобы песня звучала так, как будто он и вправду верит во все эти до невозможности наивные слова. Будто он что-то чувствует, что-то настоящее, кроме усталости и мучительного стыда. В такие моменты он начинал ненавидеть свою работу. Кто бы мог продумать, что

профессия певца - одна из самых лживых на свете?

Артисты и священники - самые главные лжецы на этом свете, думал он, повторяя раз за разом:

Они уже не верят ни во что, но проповедуют эту веру другим. Ложь во спасение, милосердные иллюзии для чужих глаз. Неужели он настолько постарел за последний год? Раньше его тошнило от философии.

Бог есть любовь, кажется так? Бог есть любовь... Ни того, ни другого на свете не существует. А они всё лгут, лгут, лгут...

Раз в сотню лет? Всё-таки Дитер оптимист. Неумеренный. Раз в пятьсот лет, наверно. Или в тысячу. Ему, видимо, попросту не повезло с тысячелетием.

Может, следующая жизнь окажется более удачной?

В пять часам Томас понял, что не споёт больше и строчки, физически не сможет спеть, даже если Дитер изнасилует его прямо на пульте.

Он был полностью опустошён.

Поэтому Томас, особо не оправдываясь, соврал Луи что-то про больную голову и перепады давления и, дождавшись, пока Дитер отвлечется на очередной разнос в адрес оператора, незаметно выскользнул из студии. С него на сегодня хватит. Пусть этот мир катится ко всем чертям.

Два часа он просто бессмысленно колесил по городу, врубив радио на полную катушку и подпевая всем исполнителям подряд. Настроение немного улучшилось, и Томас даже нашёл в себе силы улыбнуться восторженным признаниям какой-то девицы в любви к некому Марку, по её словам - самому классному парню во Вселенной... Голос девушки звучал настолько искренне, что он невольно ей позавидовал - чистейшей белой завистью.

Но потом ди-джей объявил: “А теперь - лучшая песня о любви! You`re my heart, you`re my soul от Modern Talking - они знают о чём говорят!”

Томаса снова затошнило, он выключил приёмник и задумался, что делать дальше. Было уже довольно поздно, надвигалась ночь, и ветер со снегом становились всё сильнее. В принципе, можно было заночевать в городе - у него была пара приятелей, которые бы согласились приютить его на ночь. Но сама необходимость разговаривать с кем-то, что-то объяснять, отвечать на какие-то вопросы показалась Томасу настолько жуткой, что Он отмёл эту мысль с ходу. Сегодня ему хотелось побыть одному, и он выбрал свой пустой и холодный дом, где его никто не ждал, уже предвкушая, как он зажжёт камин и устроится с ногами на диване, вопреки всем нравоучениям Норы о ценности выбранной ею мебели.

Но если кому не везёт - то это по-крупному.

Томас очутился в заглохшей машине на пустынном шоссе, на полдороге к дому. Начиналась метель. Он уже без малейшей надежды ещё раз попытался завести машину.

Бесполезно.

Вздохнув, он вылез наружу, решив попытаться поймать попутку. Как назло, не было ни одной машины. Сегодня явно был самый неудачный день его жизни.

Через десять минут Томас почувствовал, что замерзает, и лениво подумал, что надо бы вернуться в машину и согреться, но почему-то остался стоять снаружи.

На него снова навалилось странное отупение. Каждое движение давалось с трудом, как во сне. Даже чувствуя, как немеют его пальцы, Томас не мог преодолеть чувства, что это тело ему не принадлежит, и со странным любопытством продолжал наблюдать за происходящим как будто со стороны.

***

Однажды, когда ему было всего тринадцать лет, и он был не Томасом Андерсом, а всего-навсего Берни, родители отправились с ним в Испанию. Они всю неделю, с утра до вечера, таскались по разным историческим местам. Единственное, что ему запомнилось от этих экскурсий - невыносимо палящее солнце, раскалённый от жары автобус и неизвестно к чему привязавшееся название "Фигейрас". Долгие комментарии гидов он пропускал мимо ушей, пытаясь хоть чуть-чуть подремать, но мать раз за разом выдергивала его из благословенной темноты, яростно шипя:

- Бернд! Не смей спать, слышишь?

В воскресенье перед отъездом, когда их номер был завален одеждой и сувенирами, которые предстояло как-то упаковать и при этом не побить, Бернду удалось вечером удрать из отеля, просто чтобы побыть одному. Он прошёл пару кварталов, глядя в витрины множества маленьких магазинчиков, откуда выглядывали такие похожие друг на друга хозяева - одинаково смуглые, улыбчивые, разговорчивые, они кидали заинтересованные взгляды на молоденьких девушек, проходящих мимо. Девушки смущались и мило улыбались.

Бернд побродил ещё немного по остывавшим улицам, пока от громкой речи вокруг у него не заболела голова, и отправился на пляж.

Там было пустынно - почему-то среди туристов не было принято купаться после ужина, и ровно в семь пляж почти мгновенно пустел. Солнце уже зашло, и на город опустились сиреневые сумерки, сделавшие море из синего каким-то молочно-свинцовым, из-за чего оно казалось густым как кисель.

Он сел на песок у самой кромки прибоя и смотрел, как волны неторопливо лижут песок. В этом было что-то успокаивающее, завораживающее, как движение маятника…

Резко, неожиданно даже для себя самого, Бернд встал, скинул одежду, и вошёл в воду. Она была почти тёплой - волны отдавали накопленное за день тепло. Дна было почти не видно, а его собственные руки под водой казались до невозможности бледными. В этом было что-то жуткое...

Сосредоточившись, он оттолкнулся от дна и поплыл, зажмурив глаза. Он часто плавал в школьном бассейне и не сомневался, что может достаточно долго продержаться на воде. Страха не было. Было острое желание почувствовать - где начинается этот страх и сколько он сможет его выдержать.

Бернд потерял чувство времени, и не знал, сколько плывет - две минуты, пять, десять. Изредка открывая глаза, он видел только воду, уже почти чёрную в густевших сумерках. Наконец он остановился, лёг на воду и посмотрел в сторону берега. Узкая полоска пляжа казалась теперь далёкой. Даже слишком. Хотя страха всё ещё не было. Разве что лёгкая неуверенность...

Страшно стало, когда он посмотрел вниз. Под ним была чернота, ничего, кроме засасывающей бездонной черноты... Он почти застыл, вглядываясь в неё и пытаясь – безуспешно – разглядеть дно, и на мгновение услышал - где-то глубоко внутри себя, как темнота позвала его - тихо, почти нежно...

Когда Бернд снова оказался на берегу, все мышцы сводило от боли. На последних метрах всё тело стало чугунным и практически умоляло об отдыхе, но его подгонял страх - страх увидеть под собой не дно, а всё ту же жадную черноту. Потом, вытянувшись на берегу, зарыв руки в песок, как будто земля могла неожиданно выскользнуть из-под него, пытаясь унять бешено бьющееся сердце, он всё ещё слышал этот зов.

Уже значительно позже он понял, что с ним произошло. Там, барахтаясь в чёрной воде, он достиг невыносимо узкой границы, за которой начинается смерть. Подошёл настолько близко, что слышал, как она зовёт - и на мгновение ему захотелось пойти на зов.

После этого мир ещё долго казался ему невыносимо ярким - по сравнению с тёмной пустотой, куда он случайно заглянул.

Но потом ощущения стерлись, как старые фотографии...

***

Теперь, на пустом заснеженном шоссе, ему захотелось попробовать это ещё раз.

Может быть, это покажет ему выход. Может.

Томас обошёл машину и сел прямо на снег, опёршись спиной о колесо. Если всё пройдет нормально, он успеет остановится. Если же нет...

Томас был одет относительно легко. Его шикарное пальто, купленное, как и большая часть его одежды, по выбору Норы, было предназначено для городских улиц и дорогих машин, а никак не для прогулок по морозу. А тут - только ночь, снег и ветер в лицо, и ни души вокруг. Шапки он не носил принципиально даже в самые сильные холода, ещё со школы предпочитая мерзнуть, но щеголять роскошной шевелюрой. Перчатки Томас, правда, носил, но они сегодня мирно остались дремать на столике в прихожей по забывчивости их хозяина. Неудивительно, что уже через пять минут он основательно замёрз.

Сидя на снегу, Томас отстранённо наблюдал за своими ощущениями. Раньше всего занемели пальцы рук. Потом - ног. Он чувствовал, как мгновение за мгновением его тело отдаёт драгоценное тепло, а холод пробирается всё глубже и глубже под кожу, заставляя кровь течь медленней… медленней... ещё медленней...

Прямо перед его глазами танцевала снежинка. Вверх, вниз, вправо, влево - ветер играл ей как хотел, и она всё не падала и не падала … Ещё медленней. И ещё.

Это было похоже на гипнотический транс - всё в мире казалось неважным, малозначащим, кроме одной единственной белой искры, пляшущей перед его глазами.

Томас почувствовал, как что-то окутывает его разум, обещая совершенный и абсолютный покой, неизведанное доселе блаженство... Ему неудержимо клонило в сон, но он упорно не соглашался закрывать глаза, пока злосчастная снежинка не упадёт, наконец, на землю... Но она всё не падала, а его сердце теперь стучало намного медленнее и тише.

Долгожданная темнота подступала к нему изнутри, манила, звала, обещала... И он подался ей навстречу.

***

Кто-то яростно тряс его за плечи, призывая возвратится в собственное тело. Темнота медленно и неохотно отпускала его, отступая, но не сдаваясь окончательно...

-Очнитесь же, наконец! Очнитесь!

Мужской голос звучал резко, но без злости. С трудом, разлепив глаза, Томас увидел, что кто-то склонился над ним и теперь изо всех сил пытается растормошить.

Всё это не имело значения. Ему хотелось обратно - спать, спать, спать...Он снова закрыл глаза...

- Не смейте!

Лицо обожгла пощёчина, и из сладостного чёрного омута Томас снова был безжалостно выдернут на свет.

- Не смейте спать!

Томас ещё раз открыл глаза и попытался понять, что он видит. Резкая линия губ. Нос. Чёрные - совершенно черные, как уходящая темнота - глаза... Всё это плыло, качалось и никак не желало составляться в отдельную картину. Человек. Мужчина. Чего он хочет? Пусть его оставят в покое. Пусть все оставят его в покое...

Сильная рука нажала на его челюсть, вынуждая открыть рот. Зубы лязгнули, и он почувствовал металлический привкус на языке. Через мгновение ему в рот хлынуло что-то - что-то очень горькое и крепкое, обжигающее рот, гортань, как ему показалось, до самых лёгких.

- Что за...?- и тут Томас очнулся, вспомнив, где он находится.

Заглохшая машина. Дорога. Снег.

- Похоже, вы пришли в себя. - Незнакомый голос, то ли раздражённый, то ли насмешливый. - Я уже и не чаял...

- Простите... - первое слово далось с трудом, язык и губы онемели и елё двигались. Ничего более умного Томас сказать не мог - все удачные мысли казалось, смерзлись в одну неразличимую массу, но всё это было не важно, главное было - убедиться, что он жив и может говорить.

- Простите...

Странный звук, похожий на сдавленное фырканье.

- Вы не в том состоянии, чтобы на вас злиться... Пожалуй, я отложу это на потом.

К телу потихоньку возвращалась чувствительность. Только теперь Томас осознал, что сидит не на снегу, а в чьей-то машине, что он страшно замёрз и его бьёт крупная дрожь, что его начавшие отогреваться пальцы сведены судорогой боли... Только теперь осознание произошедшего пришло в полной мере.

Он только что чуть не умер.

О господи.

Господи!

- У вас приступ религиозности? Да, это бывает в подобных обстоятельствах...

Похоже, последние слова он произнёс вслух.

Томас повернул голову, чтобы посмотреть на говорившего.

Темноволосый мужчина разглядывал его - пристально, чуть насмешливо, но вполне дружелюбно. Приступ паники, было охватившей Томаса при мысли, что он находится в машине совершенного незнакомого человека, тут же исчез. Тот, по сути дела, только что спас ему жизнь, вряд ли собирался тут же его убивать.

В лице незнакомца было что-то внушающее доверие. Он выглядел довольно... респектабельно.

Томас слабо улыбнулся собственным мыслям. В подобных обстоятельствах – думать о респектабельности. Он явно не в себе. Хотя разве это новость?

- Простите, я ещё плохо соображаю...

Мужчина усмехнулся.

- Это неудивительно, учитывая сколько времени вы просидели на морозе. Скажете на милость, зачём вы это сделали?

Томас замялся. Объяснять причины этого он не мог и не хотел.

- Машина... сломалась.

- И вы так расстроились, что решили поставить на этом месте ледяной обелиск, за неимением подручного материала воспользовавшись собой.

В голосе незнакомца была ироническая нотка, но посмотрев ему в глаза, Томас не увидел там смеха. Мужчина казался серьёзным... почти печальным.

- Я просто... задремал.

Незнакомец ещё несколько мгновений пристально смотрел на него, потом вздохнул и отвёл глаза.

- Ясно...

Тишина в салоне продолжалась, наверно, секунд тридцать.

- Где вы живёте? - И, в ответ на недоуменный взгляд Томаса :

- Я вас подвезу... В конце концов, теперь я за вас отвечаю.

Сил возражать не нашлось.

Томас устроился поудобнее, по ходу дела обнаружив, что закутан в чужой плащ, значительно более тёплый, чем его собственный, и стал смотреть на дорогу.

На часах было уже около девяти. Снег и не думал прекращаться; наоборот, маленькие снежинки превратились теперь в крупные хлопья, и как мухи, облепляли лобовое стекло. Такого снегопада эти места не видели уже давно, и в душу Томаса закралось опасение, сможет ли незнакомец проехать эту далеко не саму удобную в Германии дорогу в такой темени, не встретившись по пути с каким-нибудь столбом или парой деревьев. Самому Томасу уже пришлось прочувствовать прелесть этих встреч, причём в значительно более благоприятных условиях. Он покосился на мужчину, который, казалось, вовсе не был обеспокоен такой погодой. Он вообще казался спокойным, как айсберг, как будто ему каждый день приходилось подбирать на шоссе молодых людей с суицидальными наклонностями и подвозить их домой, жертвуя своим временем.

Томас принялся исподтишка разглядывать своего неожиданного попутчика. Это был брюнет лет тридцати пяти - сорока, а может быть и немного старше. Это “немного” Томас добавил, разглядев жесткую складку у губ и пробивавшуюся на виске седину. Вряд ли его можно было назвать красавцем, несмотря на чёткие и правильные черты худощавого лица - может быть, дело было в пугающем выражении жесткости. Такие люди чаще усмехаются, чем улыбаются, подумал Томас, глядя на чувственную линию губ незнакомца, уголки которых по странной прихоти их хозяина были опущены вниз так, что создавалось ощущение, как будто мужчина был вынужден постоянно терпеть сильную боль, и теперь это выражение застряло на его лице навсегда.

Тут Томас заметил, что слишком уж откровенно рассматривает своего спутника, и торопливо, пока тот не заметил такого усиленного внимания к себе, перевёл взгляд на его руки.

Его внимание привлёк необычный перстень из какого-то матового черного камня, как будто поглощающего свет. Приглядевшись, Томас понял, что это перстень - печатка - хотя странный, довольно сложный рисунок, вырезанный на нём, он видел впервые.

- Это руна ветра. - Незнакомец, казалось, вовсе не смотрел в его сторону, и всё его внимание было поглощено дорогой. - Подарок... на память.

Томас почувствовал, как его лицо заливает краска. Уже сотый раз за день он оказался в дурацком положении. Похоже, это начинает становиться традицией, мрачно подумал он. Томас Андерс - человек-который-чаще- остальных-попадает-в-дурацкое-положение. Завести дворянский герб и начертать это на нём, как родовой девиз. Отличная идея. И Нора её поддержит. Обеими руками.

- Прошу прощения, я забыл представиться. - Заговорил снова мужчина, на этот раз - чуть повернувшись в его сторону. - Моё имя Ленг. Виктор Ленг. Я торговый агент...

Пожалуй, мне стоило сказать это сразу, - добавил он, скользнув глазами по Томасу и усмехнувшись. - Я не хотел показаться вам... подозрительным.

- Вы вовсе не кажетесь подозрительным. Разве что ... немного странным. - Эти слова слетели с губ Томаса прежде, чем он успел как следует их обдумать, и через мгновение он с ужасом прикусил себе язык.

- Странным? - По губам мужчины скользнула мимолётная тень искренней улыбки. - Забавно... Учитывая, что я обыкновенен, как деревянный стул... Вот вы действительно кажетесь странным человеком, учитывая обстоятельства нашего знакомства...

Томас смущенно молчал. Потом, запоздало спохватившись, сказал:

- Скажите лучше, я кажусь настоящим ослом. Я так и не представился!

- Не нужно. Ваше имя Бернд Вайдунг. Я прочитал его на ваших правах. - пояснил он удивлённому Томасу.

- Прошу прощения, если немного похозяйничал в вашей машине, но оставить там документы и ключи было бы глупо…

- Спасибо. - Медленно протянул Томас. - А..?

- В бардачке.

Распихивая вещи по карманам, он подумал, что ему, похоже, начало везти. Немного поздновато, конечно, но грех жаловаться. Встретить среди ночи человека, который не только посадит его в собственную машину и довёзет до дома, но ещё и проследит, чтобы он ничего не забыл – это явный признак того, что в мире есть справедливость. Хотя бы относительная.

Успокоенный, Томас вытянул ноги, настолько это позволило то ограниченное пространство, которым он располагал. В салоне снова воцарилась тишина, но она не была тягостной. Большинство людей, которых Томас знал, чаще всего молчали неприятно и тяжело, как будто компенсируя этим непроизнесенные ругательства. Дитер всегда молчал очень громко, так же громко, как делал всё остальное, и условный перевод наступавшей тишины на немецкий язык звучал бы примерно как "Мне-неизвестно-что–вы-о–себе-возомнили-но-будьте-уверены-я-знаю-лучше-а-значит-будет-как-я-сказал-и-никак-иначе". Нора тоже молчала громко - хотя и довольно редко, - но в её исполнении тишина становилась истерично-визгливой - "да-как-ты-вообще-смеешь-неужели-я-чего-то-не-понимаю-в-этой-жизни". Ленг, видимо, обладал редким даром - естественно и дружелюбно молчать, не вкладывая в это вторых и третьих смыслов. Томас не очень хорошо представлял себе, как именно должно выглядеть (или звучать?) дружелюбное молчание, но почему-то это слово было единственным, которое пришло ему на ум, перед тем как однотонный шум мотора сделал своё дело, и он, уставший от всех неожиданностей этого дня, незаметно задремал.

Проснулся Томас от резкого толчка, означавшего, что машина остановилась. Он не сразу понял, где находится, и секунд тридцать сонно моргал, пытаясь определить местонахождение пола и потолка. Наконец, и то, и другое встало на свои места. С трудом разлепив веки, он увидел, что машина остановилась у его дома, а Ленг смотрит на него с тем же непонятным выражением, которое казалось бы усмешкой, не будь в нём столько непонятной грусти.

Похоже, на сегодня все неприятности были окончены. Трудно представить, что могло бы с ним приключиться в десяти метрах от двери собственного дома.

Собственно говоря, всё, что от него требовалось сейчас, - сказать спасибо и выйти из машины. Томас сам не знал, почему не торопится это делать. Просто это оказалось так удобно - свернуться клубочком в прогретой машине под чужим плащом и никуда не спешить.

Конечно, стоило бы Ленгу сказать что-нибудь вроде: "Вот, приехали" или "Это ваш дом?" или хотя бы протянуть "Ну вот..." - И он почувствовал бы себя обязанным немедленно убраться и не отнимать время у человека, которой по странной прихоти или из банальной порядочности помог ему, хотя вовсе не был обязан это делать.

Томас довольно часто выглядел идиотом - по крайней мере, в собственных глазах. Но он никогда не был невежливым, и отлично понимал подобные намёки.

Но Ленг не говорил ничего. Он молчал. Должно быть, это было его нормальное состояние. Просто молчать. Если и в этом и был какой-то подтекст, Томас был не в силах его уловить.

Томас ещё раз поглядел на тёмные окна собственного дома. Ему представилось, всё что он увидит через несколько секунд - роскошно обставленные, пустые и холодные, какие-то чужие комнаты, где он невольно чувствовал себя маленьким и неуместным - как случайно выбравшаяся в центр бального зала мышь. И ни души. Он увидел, ярко, как будто в кино, как открывает дверь. Как, не раздеваясь, проходит к бару и вытаскивает наугад первую попавшуюся бутылку. Как засыпает прямо на диване в гостиной... Картина была омерзительной, но Томас чувствовал со всей неизбежностью, что поступит именно так и никак иначе. Потому что просто физически не сможет трезвым остаться в этом доме, наедине со своими мыслями о Норе, Дитере и мягкой ласковой темноте, которая будет мерещиться ему в каждом углу.

По крайней мере, не сегодня.

Томас повернулся к Ленгу, уже зная, что скажет, как бы глупо это не прозвучало.

- Спасибо ещё раз... Из-за меня вы наверняка куда-то опоздали...

- Ничего. - Мужчина усмехнулся. - Я никуда не спешу.

Томас застыл в недоумении, не зная, может ли он считать это ответом на свой незаданный вопрос. Фраза звучала довольно двусмысленно...

Уголок рта Ленга пополз вверх. Он явно забавлялся ситуацией и смущением Томаса.

Наконец, мужчина не выдержал и, фыркнув, сказал:

- Вы всё равно сейчас будете пить, а делать это в одиночестве не рекомендуется. Хотя, конечно, вам решать...

- Вы, что, читаете мои мысли? - спросил Томас растерянно. В глубине души он был даже рад, что не пришлось ничего объяснять, и оценил тактичное замечание Ленга, дававшее ему путь к отступлению. Но способность этого человека угадывать его мысли заставляла Томаса чувствовать себя беспомощным … уязвимым.

- Я просто вдвое старше вас. - Спокойно ответил мужчина. - К тому же у вас очень выразительное лицо...

Томас несколько секунд пытался понять, был ли это комплимент или насмешка, но тщётно - Ленг, видя его насквозь, сам оставался совершенно непроницаемым. Казалось, он был сделан из цельного куска темноты, с лёгкостью поглощавшей свет. Он был непохож ни на кого из тех, кого случалось знать Томасу. Было ли это плохо? Наверно, всё-таки нет. Это было странно... но интригующе. К тому же, что-то, что Томас не смог бы описать, заставляло его верить, что ему можно доверять.

А, черт! Была не была...

- Ну что ж... – сказал, наконец, Томас, улыбнувшись. - Мне действительно хочется выпить. И мне бы хотелось сделать это в вашей компании. Что скажете?

Ленг улыбнулся и кивнул. Похоже, он говорил только тогда, когда, по мнению, без слов нельзя было обойтись.

Вылезая из машины, Томас поймал себя на мысли, что это начинает ему нравиться.

Дорожку к крыльцу занесло снегом, и Томас, ещё не до конца пришедший в себя, сделав пару шагов, запутался в собственных ногах. Голова неожиданно закружилась, и он, из чистого упорства ещё пару секунд посопротивлявшись собственной физиологии, опустился в снег. Точнее, опустился бы, если бы его вовремя не подхватили.

Борясь с приступом тошноты, Томас всё-таки смог расслышать, как Ленг сказал: - Похоже, это начинает становиться привычкой... - и нашёл в себе силы рассмеяться, хотя со стороны этот смех наверняка больше походил на стон.

- Чёрт, - сказал он, отдышавшись, - похоже, ваша судьба на это вечер - быть нянькой для двадцатилетнего идиота...

- Ничего,- хладнокровно сказал мужчина, продолжая аккуратно придерживать Томаса за плечи, - я встречал идиотов значительно старше вас... Вы можете идти?

- Не уверен... - Томас поднял голову. Лицо Ленга оказалось так близко от его собственного, что в других обстоятельствах это навело бы его на мысли о поцелуе, но теперь его ощущения были диаметрально противоположными. Как загипнотизированный, Томас уставился в глаза Ленга. Они были невероятными, антрацитово-чёрными, нечеловеческими. Зрачки полностью сливался с радужкой, не отражая света. С лица мужчины на Томаса смотрела, улыбаясь, сама темнота, как будто он снова висел над бездной, ощущая, как изнутри доносится едва слышный призывающий шепот. Чувство, возникавшее внутри, давало примерное представление о том, что должен чувствовать кролик, глядя в глаза удаву. В этот момент он на смог бы пошевелиться даже под страхом смерти.

Через несколько очень долгих секунд Ленг устало прикрыл веки, и Томас, наконец, с судорожным всхлипом смог вдохнуть немного воздуха. Сердце выбивало сумасшедший ритм, но тело снова стало как будто чужим.

От прилива совершенно непонятного ему самому страха, он крепко зажмурил глаза, по- детски закрываясь от чего-то непонятного и страшного, в надежде, что всё исчезнет само собой. Ощущение приближения чего-то ужасного заполнило его настолько, что стало трудно дышать.

Томас понял, что если это продлится хотя бы ещё мгновение, он просто умрёт от разрыва сердца. И вдруг всё прекратилось.

Он стоял перед крыльцом собственного дома, судорожно глотая воздух, а Ленг яростно тряс его за плечи.

- Бернд! Да что с вами опять? Вы меня вообще слышите?

Томас с опаской посмотрел на мужчину, ожидая увидеть жуткое существо с чёрными дырами вместо глаз, но увидел только человека, которого его способность постоянно падать в обмороки, видимо, уже окончательно вывела из себя.

- Похоже, мне нужно было отвести вас в больницу...

- Я нормально себя чувствую - слабо возразил Томас, и неожиданно обнаружил, что это правда. Хотя он был в поту, и сердце, похоже, собралось поставить скоростной рекорд, всё остальное было в порядке. Изображение мира перед глазами перестало плавать из стороны в сторону, и отвратительная слабость в коленях исчезла. Он действительно пришёл в себя. Оставалось надеяться, что это надолго.

Только теперь Томас понял, что всё это время практически висел на руках у мужчины, но смутиться по этому поводу почему-то не получилось. Похоже, Ленг был прав насчёт привычки. Что там говорится насчёт второй натуры?

Томас мысленно рассмеялся, и, почувствовав, что теперь стоит на земле самостоятельно, сказал, уже направляясь к двери:

- Я в полном порядке. Но выпить хочется ещё сильнее, чем раньше. А вам?

- Пожалуй...

В тёмной прихожей Томас никак не мог нащупать выключатель и пару раз довольно болезненно приладился об непонятно откуда выросшие углы. У него возникло подозрение, что за время его отсутствия все вещи поменялись местами и теперь ожесточённо мстят ему за ненадлежащее к ним отношение.

- Вот дерьмо! - выругался он громким шёпотом, шаря по стене.

Резкий щелчок за спиной. Свет зажёгся как по мановению волшебной палочки.

Щуря глаза, Томас не сразу разглядел, что все его поиски происходили на гигантском расстоянии в тридцать сантиметров от кнопки. Которую Ленг нажал не глядя…

Удивительно, но все вещи оказались на собственных местах, Хотя его не оставляло ощущение, что они вернулись туда за мгновение до того, как зажёгся свет.

Для Томаса всегда было загадкой, как люди умудряются управляться с этими жуткими капризными

созданиями - вещами. У него с ними вечно были нелады. Ещё в детстве чашки он умудрялся бить раза в три чаще, чем все остальные члены семьи вместе взятые. В более позднем возрасте эта тенденция распространила своё действие на магнитофоны, телевизоры и прочую … аппаратуру. Не говоря уже о предметах мебели, которые так и норовили садануть его побольнее, только он терял бдительность. Впрочем, со временем, Томас научился относиться к этому философски, решив, что, видимо, в нём есть что-то, что внушает вещам непреодолимое отвращение.

А для Ленга, видимо, подобная проблема не существовала в принципе. Во всяком случае, когда он прошёл там, где Томас только что набил себе несколько шишек, возникло ощущение, что мебель как будто раздвинулась, чтобы его пропустить. Или коридор каким-то загадочным образом стал шире. Н-да...

Размышляя о законе подлости вообще и его проявлениях в жизни конкретного индивидуума Бернда Вайдунга, известного также как Томаса Андерса, он стянул пальто, повесил его в шкаф, умудрившись в это раз вовремя уклониться от дверцы, которая никогда не упускала случая треснуть его по лбу, и, промямлив что-то вроде “Проходите, присаживайтесь”, прошёл в гостиную.

Вы любите музыку?- Ленг заинтересованно разглядывал огромный рояль, занимавший половину комнаты.

Томас невольно фыркнул. Это казалось почти невероятным: в центре Германии встретить человека, который и понятия не имеет о том, кто стоит рядом с ним.

Вопреки утверждению Дитера, он вовсе не страдал звёздной болезнью. Он просто принимал свалившуюся на его голову известность как должное, что бесило Болена, много лет добивавшегося славы и умевшего её ценить. Дитер попросту купался в собственной известности, и если она была скандальной – тем было лучше для него.. Томасу же в большинстве случае было попросту всё равно. Но он уже привык к тому, что люди при встрече с ним не нуждаются в церемониях знакомства. Ленг же, казалось, не имел ни малейшего понятия о Modern Talking.

Подавив смешок, Томас, наконец, сказал:

- В общем, да. Вообще-то я певец...

Уголки губ мужчины поползли вверх.

- Понимаю... - Ленг сконфуженно рассмеялся. - Вы ждете, что я вас узнаю... Похоже, я выгляжу идиотом?..

- Нет, что вы! - Томас вовсе не собирался выставлять напоказ свою известность, к тому же подозревая, что его нового знакомого это вряд ли впечатлит. - Просто это так забавно...

- Да, наверно. – Согласился Ленг задумчиво. - Просто я никогда не читаю газет и не смотрю телевизор. Радио, правда, слушаю, но узнать кого-то по голосу...

- И слава Богу. – Решительно сказал Томас, открывая дверцу бара. – Считайте, что я вам ничего не говорил… Что будете пить?

- Мартини, если можно…

- Ваша жена?... - полувопросительно произнёс Ленг, кивнув на фотографию на каминной полке.

- Да… - почему-то именно сейчас упоминание о Норе было особенно неприятно.

- Она в отъезде, - пояснил Томас, наполняя бокалы. – Уехала на море. Терпеть не может зиму…

- Узнаю женщин. – Ленг усмехнулся. - Если им что-то не нравится, они хотят, чтобы этого не существовало вообще...

Томас подумал, что эта фраза чертовски хорошо описывает характер Норы. Надо бы это запомнить, и при случае процитировать. Хотя она, наверно, обидится…

Мужчина продолжал разглядывать фото.

– А она наверняка очень решительная особа… - добавил он задумчиво.

- Чего-чего, а этого хватает. – Согласился Томас, улыбнувшись. – А откуда вы узнали?

Ленг пожал плечами.

- Ну не знаю… Догадался по взгляду, наверно…

- А у вас, видно, большой опыт в этой области. – Пошутил Томас, протягивая Ленгу бокал - Вы сами-то не женаты?

Ленг покачал головой.

- Почему? – Спросил Томас, и, спохватившись, добавил: Если это не секрет, конечно…

- Да нет, какой там секрет… - Мужчина задумчиво смотрел, как свет преломляется через стекло в его руках. – Просто работа такая… Знаете как, сегодня - здесь, завтра - там, а женщины этого не любят…

- А вы так любите свою работу?

Томас понимал, что его вопрос звучит по меньшей мере дурацки, как вопрос из психологических тестов, которыми время от время баловалась Нора - у неё был целый томик, которым она развлекалась по вечерам, выискивая у себя симптомы неведомого психического заболевания. Но ему было действительно важно узнать ответ. Смешно, конечно, было надеяться, что совершенно незнакомый человек как по волшебству поможет ему разобраться в этом бардаке, в который превратилась жизнь Андерса в последнее время. И всё же...Ленг казался таким... спокойным. Таким уверенным. Он был словно из другого мира, простого и ясного, заполненного ровными строчками цифр, ограниченного формулами законов. Томасу хотелось понять эту - такую чуждую ему - жизнь. Хотя бы для того, чтобы разобраться в собственной.

Виктор улыбнулся, поигрывая бокалом.

- О да. Практически как любимую женщину.

- Это как?

- Ну... Ссорюсь с ней время от времени. Пользуюсь любой возможностью, чтобы удрать от неё... иногда даже изменяю, и постоянно обещаю развестись.

Томас невольно рассмеялся. Это человек нравился ему всё и больше. С ним было удивительно легко.

- И вы всё ещё вместе? - иронически спросил он.

-Представьте себе, да! Наверно, это уже навсегда...

- Да, вот что такое настоящая любовь! А я то думал...

Они снова рассмеялись. Томас почувствовал, что безнадёжная усталость, мучившая его весь день, потихоньку отпускает. Может, всё не так уж плохо. По крайней мере, Не настолько плохо. Почти хорошо.

- А вы? - Виктор смотрел на него, едва заметно улыбаясь. - Как у вас отношения с работой?

Томас прикусил губу. Говорить всю правду он не мог и не хотел, да и не нужно это было. Но просто спросить совета... Почему нет?

- Ну не знаю... - он откинулся в кресле и попытался собрать свои мысли в что-то целое, чтобы сформулировать мучившую его проблему.

- Раньше всё было просто замечательно. А теперь... Не знаю.

- Вам перестала нравиться музыка?

- Нет, вовсе нет!- торопливо воскликнул Томас. - Дело вовсе не в этом!... Просто.. - он невольно смутился от собственной горячности - просто мне не нравится то, что я делаю сейчас. И как я это делаю. Это... - он мучительно пытался подобрать слова - это совсем не то, и не так...

Виктор поставил бокал на столик и наклонился вперёд.

- Не так - это как?

Томас встал и подошёл к бару, чтобы налить себе ещё мартини. Он сам задавал себе этот вопрос уже сотню раз.

Не так. Что именно было не так? Песни с примитивными - чего греха таить - текстами? Повторяющиеся из раза в раз аккорды с одной и той же аранжировкой? Постоянные оскорбления Дитера? Вечная ненасытность Норы? Растущее ощущение собственной никчёмности - в музыке и жизни?

- У меня ощущение, что я делаю не своё дело. - Сказал он наконец, разглядывая светло-зеленую жидкость. - Проживаю чужую жизнь.. .Теряю что-то очень важное...

-Возможно, себя?

Томас резко обернулся. Ему почудилась неясная насмешка, но он понял, что ошибся: лицо его гостя было мрачным и задумчивым, как будто он вспомнил что-то не слишком приятное из собственной жизни.

- Возможно. - Согласился он. - Возможно...

- Извините, это неудобный вопрос - голос мужчины зазвучал как-то по-другому. – Но, если это действительно так, почему вы не бросите всё это?

- Бросить? - Томас невесело рассмеялся, обводя глазами свою - обставленную в соответствии с последним писком моды и желаниями Норы - гостиную. Если бы всё было так просто....

-Понимаю... - Задумчиво протянул Ленг. - Деньги...

- Да. - Согласился Томас. - И это тоже.

Мужчина негромко рассмеялся.

- Ну, это не самое страшно. Вы ещё очень молоды... В конце концов, в вашем возрасте нужно делать только то, что хочется.

- А что вы делали в моём возрасте?

На лице Ленга на мгновение появилось странное, пугающее выражение, но уже через миг исчезло, и Томас посчитал это игрой теней.

- Я? Всё что в голову приходило...

- Вы говорите так, как будто вы старик.

- Мне почти сорок. Для вас я скорее всего и выгляжу... стариком. В конце концов, я вам в отцы гожусь. Я понимаю, вы хотите услышать совет... но я терпеть не могу давать советов. К тому же, ну что я могу вам сказать? Когда мне было двадцать лет, у меня не было совершенно ничего, и я носился по миру без всяких мыслей о будущем. Вы успели значительно больше, чем я - у вас есть профессия, дом, жена, в конце концов... Так что...

Ленг пожал плечами.

Ленг пожал плечами.

- Ясно.. – Протянул мрачно Томас.

Наверно, разочарование на его было написано так ясно, что мужчина невольно рассмеялся.

- Господи, нежели вы думаете, что у меня всегда при себе карманный справочник “Сто советов для молодых людей, впавших в депрессию”? Я знаю только то, что знаю….

- И что вы знаете? – утомленно спросил Томас.

- Что решение, выбранное вами на дороге, было далеко не самым удачным. Смерть, разумеется, личное дело каждого, и я в эту область не влезаю без необходимости… но это было ошибкой.

- Вы же сказали, что не даёте советов. И вообще, я не хочу говорить об этом. Это моё личное дело! – Томас чувствовал, что взял слишком резкий тон, но Ленг, казалось, этого даже не заметил. Он стоял у окна и смотрел на своего собеседника с какой-то неясной смесью эмоций: то ли с сочувствием, то ли с презрением. Томас подумал, что никогда не видел лица, на котором так причудливо переходят друг в друга жесткость и мягкость.

- С вами не происходит ничего исключительного, Бернд. Все люди в вашем возрасте склонны к необратимым поступкам, но с возрастом это проходит…

- А вы сами то были не склонны к необратимым поступкам?

Ленг шагнул вперед и сел на стул у пианино. Теперь они смотрели друг другу прямо в лицо.

- Было дело. – Очень тихо сказал мужчина. – Я вообще очень любил необратимые поступки…

- И что? – почему-то шепотом спросил Томас.

- И меня каждый раз вовремя останавливали… - Ленг на мгновение будто поперхнулся словами, но продолжил:- Хотя я до сих пор не совсем уверен, что это было к лучшему…

Губы мужчины сложились в гримасу, которую даже в темноте нельзя бы было спутать с улыбкой, но уже через несколько секунд он справился с собой и продолжил говорить, хотя у Томаса осталось ощущение, что каждое слово причиняет ему невыносимую боль.

- Знаете, когда я увидел вас там, на дороге... Никак не мог понять этого… Молод, явно не беден… Красив. – Добавил он с легкой усмешкой, заставив Томаса покраснеть. – Почему?...

“Почему?” И в самом деле, почему?

Томас запустил пальцы в волосы. Ещё полчаса назад он мог бы назвать пару-тройку причин, которые казались ему более чем вескими. Но теперь, под пристальным взглядом Ленга, они как-то съежились и превратились в что-то мелкое и незначительное…

Что с ним, собственно говоря, произошло? Его жена - редкостная стерва, никто спорит, – немного поскандалила и уехала на море чистить перышки; он опоздал на работу, и начальник на него наорал, а потом занялся с ним любовью. А потом, возвращаясь домой, он чуть не замёрз по дороге…Черт, это куда больше похоже на анекдот, чем на трагедию!

- И все-таки я – идиот. – Сказал Томас глубокомысленно, подводя итог своим размышлениям.

- Похоже, вы начинаете умнеть…

- Это обнадёживает. – Хмыкнул Андерс. – Может, выпьем за это?

- Да, такое событие стоит отпраздновать…

Они снова рассмеялись.

Вот и всё, мелькнуло в голове у Томаса, пока он шёл к бару. – Сейчас мы выпьем, потом посидим ещё пять минут, а потом он поглядит на часы, извинится и скажет, что ему пора. Он, казалось, мог услышать, как хлопнет дверь, выпуская его случайного знакомого в ночь. В это самое мгновение Томас понял – почувствовал, что после этого вечера он больше не встретит этого человека. Никогда. Нигде. Он и сам не знал, откуда взялась эта уверенность в том, что как только Ленг выскользнет наружу, в снежную темноту, он исчезнет из жизни Томаса так же мгновенно, как исчезнут к утру его следы, занёсённые снегом. Это чувство зыбкости происходящего навалилось на него со всей неотвратимостью, и, прежде чем Томас успел понять, почему эта перспектива так его пугает, он – со всей силой, вложив в это себя – пожелал, чтобы сейчас – сию минуту, немедленно, – произошло что-нибудь, что угодно: наводнение, обвал, землетрясение, любая катастрофа, лишь бы это было в силах удержать Ленга в его доме хотя бы на час. И прежде, чем Томас успел испугаться собственному желанию, что-то в неповоротливом и невероятно сложном механизме небесных мельниц, машин судеб человеческих, - что-то там сработало. Потому что ещё до того, как он наполнил второй бокал, Ленг, всё так же сидевший у пианино, неожиданно поднялся и подошёл к окну.

- Вы кого-нибудь ждёте? – спросил он неожиданно, разглядев что-то в темноте.

- Что? - рассеянно спросил Томас, занятый своими мыслями. – Нет конечно, поздно уже… А почему вы спрашиваете?

- Похоже, у вас гости. Точнее, гость…

Томас знал только одного человека, способного заявиться к нему в это время суток…

-Черт!

Если это день был для Андерса отвратительным, то и для Дитера Болена он был ничем не лучше. Хотя сам Томас об этом, разумеется, не знал…

Нет, даже в пьяном бреду он не назвал бы это любовью. Мания - да. Морок. Наваждение. Никак не любовь. Хотя - разве это что-то меняет? Всё это - только слова и ничего больше.

С того самого момента, как тоненький кареглазый мальчик, как никогда, переступил впервые порог его студии, вся жизнь Дитера пошла наперекосяк. Хотя со стороны казалось, что его дела стремительно идут в гору. Его поздравляли. Ему завидовали. Его имя и фотографии были на первых страницах газет. Черт, он был по-настоящему богат! Он был близок к вершине, как никогда раньше. Никто и не подозревал, что на самом деле Дитер уже много месяце подряд не живёт, а несётся в поезде, стремительно летящем под откос. Дни сливались в одну неразличимую пеструю полосу. Всё делалось, как во сне: подписывались контракты, лихорадочно писалась музыка, записывались новые альбомы… Дитер улыбался направо и налево – больше чем, за всю предыдущую свою жизнь, в душе мечтая только о двух вещах – чтобы этот ночной кошмар прекратился и чтобы он не кончался никогда.

Нет, не любовь. Одержимость.

Он был одержим этим мальчиком, как никогда не был одержим ни одной женщиной. Дитер всегда умудрялся оставаться свободным, выбираясь из самых запутанных интрижек целым и невредимым. Эрика была хорошей женой, верной, надежной, и по-своему он был очень привязан к ней – при этом оставаясь свободным. Связанным узами брака - но свободным от невидимых, но крепких уз супружеской верности и преданности. Он вообще во всём был свободен. До того момента, когда в его жизнь вошёл Бернд Вайдунг…

Морок. Мрак. Чёрные как вороново крыло волосы. Глаза – не карие, а шоколадные, в сладости которых можно легко утонуть… Люди не бывают такими. Ангелы или инкубы – это ближе.

Нет, он не был влюблён. Ни секунды. Ни мгновения. Он хотел этого мальчика, да. Хотел постоянно, неотвязно, мечтая о нём так же страстно, как наркоман мечтает о дозе. Проблема в том, что всегда нужно ещё…

Дитер всегда получал желаемое. И сначала это казалось довольно простым – получить, переспать, забыть. А потом всё оказалось сложнее…

Дитер не сразу понял, что произошло. Это пришло намного позже, после одной совершенно разгульной ночи в Гамбурге, когда они с Луи, отмечая успех очередного альбома Modern Talking, умудрились обойти аж три публичных дома. Тогда-то, обнимая какую-то роскошную мулатку, он вдруг осознал, что совершенно её не хочет. Ни её, ни любую другую из тех роскошных телок, до которых было – то - рукой подать. Что он вообще никого не хочет, кроме этого мальчишки с его немужской, нечеловеческой красотой и нечеловечески прекрасным голосом. Что теперь – куда бы он не пошёл, с кем бы трахался – ему всё равно будет нужно только одно. Только один человек. Один- единственный.

Иногда Дитер его попросту ненавидел. Ненавидел за то, что, подсознательно считая Бернда, как и всех женщин, с которыми спал, обыкновенной шлюхой, никак не мог получить этому подтверждение. Почувствовать в нём искушенность и тривиальность шлюхи. А мальчик умудрялся каждый раз оставаться таким же загадочным и… чистым, как будто Дитер никогда и не прикасался к нему, не покрывал его тело поцелуями-укусами, не заставлял его стонать от блаженства. Как будто это всё ему померещилось.

Он никогда ни о чём не просил. Он вообще не произносил и слова наедине с Дитером. И поэтому каждый раз после этого Болен чувствовал шлюхой себя. Им пользовались и отбрасывали в сторону - до следующего раза. И как бы там ни было, потом он первым приходил обратно.

В это раз это было почему-то особенно болезненно.

Обнаружив, что Томас исчез, Дитер разогнал всю команду, а сам остался в пустой студии, пытаясь разобраться, что ему теперь делать дальше. Он снова раз за разом прокручивал в голове сегодняшнюю сцену, пытаясь вызвать в себе презрение к Андерсу, или на худой конец, отвращение, но чувствовал только желание, нараставшее с каждой новой попыткой забыть... К семи часам Дитер достиг своей точки кипения. Он понял, что если сейчас немедленно не сделает что-нибудь, то просто взорвётся. А под словом делать в данном случае понималось только одно.

Ему это было нужно.

Сейчас же. Немедленно.

Когда раздался стук в дверь, Томас понял, что его худшие опасения подтвердились. Он с ужасом посмотрел на Ленга, представив, что сейчас произойдет, когда Болен обнаружит в его гостиной незнакомого мужчину в одиннадцать часов вечера. Нужно было срочно что-то делать…

Единственным шансом предотвратить надвигающуюся катастрофу было не впустить Дитера в дом. Повернуть его с порога. И хотя надежда на это была весьма сомнительной, другого выхода Томас не видел. Поэтому пробормотав какие-то извинения, пулей вылетел из гостиной, чуть не опрокинув журнальный столки. Неизвестно, что об этом подумал Ленг, хотя Томас предполагал, что мысли мужчины могли потечь совсем не в том направлении… Точнее, в том самом. Неважно. Он придумает что-то. Потом. Решать проблемы нужно по мере их поступления, верно?

- Дитер, я, конечно, рад тебя видеть, но не находишь ли ты…

Томас так и не смог договорить. Похоже, Болена совершенно не интересовало его мнение о происходящем: не дослушав заготовленную фразу, он заткнул его рот страстным поцелуем.

На какое-то мгновение Томасом овладел ступор. Придя в себя, он яростно рванулся из рук Дитера, но освободиться из этой железной хватки было очень непросто. Дитер, казалось, вообще не заметил никакого сопротивления: он с рычанием рванул ворот рубашки Томаса, впиваясь в открывшуюся кожу.

-Хочу тебя… Сейчас… Том…

- Нет! – выкрикнул Томас, неистово извиваясь, чтобы освободиться из-под сильного тела, прижавшего его к стене. Почему-то сейчас это пробуждало только одно желание – оказаться как можно дальше отсюда и от настырного любовника в частности. И желательно поскорее… От Дитера несло отчётливо несло спиртным; от этого аромата , смешанного с благоуханием дорогого одеколона и запахом мужского пота, Томаса затошнило. Боже, почему он никогда раньше не замечал, как это отвратительно?

- Нет… - Дитер автоматически повторил это слово, как будто не понимая его значения, но ослабил объятия, и Томас, воспользовавшись этим, тут же выскользнул из кольца его рук, отступив на шаг. – Почему? Почему нет?

- Потому что я не хочу…

-Да? А мне помнится, сегодня утром ты был не против…

Дитер сделал новую попытку притянуть к себе Томас, но тот был настороже и ловко уклонился, отступив ещё на два шага назад.

- Это было утром. – Томас поразился тому, что ещё может выдерживать спокойный тон. Ай да я, подумал он вскользь, стараясь заслонить собой вид в гостиную. Ай да я… - Уходи.

- Но...

- Поговорим об этом завтра! – спокойно, Бернд, спокойно, не срывайся на крик, это не аргумент. – Уходи, Дитер…

Если бы Томасу не было так страшно, он бы обязательно оценил, как потрясающе Болен смотрится с видом ребенка, которому отказали в любимых сладостях. Он даже не успел, как следует, насладиться этим редким зрелищем - это выражение мгновенно исчезло. Дитер смотрел уже не на Томаса, а через его голову, и его лицо застыло, превратившись в жуткую маску.

В кресле, стоявшем так, что из него прекрасно просматривалась вся прихожая до самой входной двери, закинув ногу на ногу, с бокалом мартини в руках, сидел Ленг с выражением абсолютного спокойствия на лице…

Сметая со своего пути все препятствия, Дитер, как танк, двинулся к мужчине. Томас встал на его дороге:

- Послушай, я сейчас всё объясню…

Но эта последняя отчаянная попытка предотвратить неизбежное не увенчалась успехом - Дитер попросту отшвырнул его в сторону, прорычав:

- Заткнись, шлюха! Я не нуждаюсь в объяснениях!

Томаса отбросило в угол. Он пребольно ударился о что-то затылком, так, что на мгновение в его глазах потемнело, а на языке возник солёный привкус крови - падая, он прокусил себе губу. Впрочем, боль вряд ли можно было сравнить с мучительным стыдом, накрывшем Томаса с головой, как океанская волна. Его мучило желание спрятаться куда-нибудь, но он прирос к полу и не мог пошевелить даже пальцем. Ему оставалось только наблюдать за происходящим, надеясь, что Болен ещё сохранил те остатки благоразумия, которые не позволят делу дойти до убийства…

Дитер остановился перед сидящим Ленгом.

- Убирайтесь. Отсюда. Немедленно. – Он говорил резко, отрывисто, словно собираясь с силами для каждого слова.

На лице Ленга не дрогнул ни один мускул. Казалось, он вообще не слышал обращенных к нему слов. Мужчина рассматривал Болена, как учёный может рассматривать какое-то редкостное и крайне отталкивающее создание – с отвращением, пересиливаемым профессиональным любопытством.

- Вы меня не поняли? Убирайтесь, а то… - Дитера трясло от гнева.

- А то что? – В голосе Ленга было столько аристократического ледяного презрения, что Дитер на мгновение явно растерял часть своей уверенности в том, что поступает абсолютно верно, и на его искажённом яростью лице проступила тень сомнений.

Томас, вжавшийся в стену, в это мгновение мечтал обменять свой голос на умение растворяться в воздухе. Несмотря на то, что такой обмен вряд ли был возможен, часть его по-детски надеялась на чудо. Судя по тону Ленга, он уже успел понять всё, что Андерс так надеялся сохранить в тайне, и явно не был в восторге от полученной информации. Хотя Томас и был знаком с ним всего один вечер, сейчас он был совершенно точно уверен в том, что мужчина вряд ли относится снисходительно к подобным… явлениям. Черт бы тебя побрал, Дитер Болен! Кто дал тебе право вмешиваться в мою жизнь? С чего ты взял, что можешь являться ко мне в дом и оскорблять человека, спасшего мне жизнь?

Но Дитер был уверен, что у него такое право есть. И через несколько секунд, справившись с сомнениями, он прорычал:

- Я вижу, вы меня не поняли… Ну что ж, я объясню…

Дитер сделал шаг вперед, намереваясь перейти к другим средствам убеждения…

Даже позже, когда Томас раз за разом прокручивал в голове увиденное, он так и не понял до конца, что произошло.

Ленг поднялся из кресла одним неуловимым движением. Это выглядело, как будто он на мгновение растворился в сумерках, царивших в гостиной, и возник прямо из воздуха сгустком темноты. Дитер, поражённый такой скоростью, на секунду застыл, но потом отработанная теннисом реакция сработала, и он выбросил вперед правую руку. Кулак ударил пустоту, а Дитер, от неожиданности не удержав равновесия, качнулся вперед. Ленгу, который уже каким-то непостижимым образом оказался сзади Болена, понадобилось всего лишь слегка его подтолкнуть, чтобы Дитер растянулся на ковре, дико озираясь по сторонам. Он явно не был готов к такому повороту событий.

- Вы хотели что-то мне объяснить? – от звука голоса Ленга вода могла бы замерзнуть мгновенно, но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

Томасу подумалось, что лучшим ответом, который Дитер мог бы дать на этот вопрос, было: “Нет, что вы! Я просто заглянул в гости…” Будь на месте Дитера кто-то более слабонервный или хотя бы более здравомыслящий или не переполняй Болена до такой степени ярость, возможно, на этом бы всё и закончилось. Но так уж устроен человек, что из всех “если” он, как правило, выбирает самый худший для себя вариант, чтобы горько жалеть об этом. Увы…

Дитер рывком поднялся с пола. Теперь он был на пике бешенства. Его унизили второй раз за пять минут – а такого большой Ди стерпеть не мог. Теперь он ненавидел Ленга персонифицировано, не как потенциального соперника, а как личного врага. А к врагам Дитер был безжалостен.

Ленг стоял на месте. Он был спокоен, почти безмятежен, как будто в происходящем не было ничего необычного. Хотя может быть, он просто не умел удивляться…

Болен рванулся вперед. Томасу очень хотелось зажмуриться, но он с трудом мог вспомнить, как дышать – так напряжение сковало его тело. И поэтому он смотрел, не в силах издать ни звука от ужаса, – смотрел, как легко, плавно, как будто в танце, Ленг уклоняется от удара… одно неуловимое движение – И Дитер оседает на ковёр, судорожно глотая воздух… Всё это заняло от силы две секунды, но Томас ни за что не согласился бы прожить эти мгновения ещё раз. Никогда.

Но всё уже закончилось. Дитер, хрипло дыша, сидел на полу, не в силах поднять голову.

Ленг опустился на одно колено и с аккуратностью, граничащей с брезгливостью, приподнял его лицо за подбородок. Выглядел Дитер не лучшим образом: левый глаз уже начал заплывать, из носа шла кровь.

Мужчина заговорил – тихо, но чётко, словно терпеливый учитель с непонятливым учеником:

- Я выслушал ваши объяснения. Думаю, вы сами понимаете, что были несколько неубедительны…

Дитер попытался что-то сказать, но сильная рука только приподняла его подбородок ещё выше, так что он не смог бы сказать и слова без того, чтобы прикусить себе язык.

- Теперь я тоже вам кое-что объясню, и хочу, чтобы вы слушали меня внимательно, так как это в ваших интересах. – Голос Ленга стал ещё тише, он говорил почти шепотом, но Томасу было слышно каждое слово. – Я всегда пропускаю два удара. Только два. Я никому не даю шанса напасть в третий раз. Никому. Никогда. Вы понимаете, о чём я говорю?

Томас понял. Очень хорошо понял. Настолько хорошо, что предпочёл бы этого не понимать… Ленг говорил “никогда” не в переносном смысле, отнюдь. В самом непосредственном и прямом...

- Но поскольку вы просто обыкновенный ревнивый ублюдок, то я предупреждаю вас об этом. Сейчас я отпущу вас, и вы сможете встать. И я хочу, чтобы вы очень хорошо подумали, прежде чем выбрать, что будете делать после этого. Потому что я не собираюсь менять своих привычек только потому, что вы идиот.

Ленг ещё несколько секунд смотрел прямо в глаза Дитеру, потом слегка кивнул в знак того, что сказал всё, поднялся на ноги и отступил назад.

Болен медленно поднялся на ноги, с опаской поглядывая в сторону мужчины. В наступившей тишине Томасу казалось, что его собственное сердце бьётся до ужаса громко. Ленг и Дитер смотрели на друг другу: первый с едва уловимой усмешкой, второй – с ненавистью и страхом. От того, чего в Болене было сейчас больше, зависело сейчас всё. Например, то, уйдет ли он отсюда сам или его унесут…

Дитер перевёл взгляд на Томаса, и на секунду в его глазах вспыхнули знакомые искорки гнева, но тут же погасли. Он ещё раз впился взглядом в Ленга, как будто хотел запомнить его навсегда, но антрацитовые глаза остались такими же спокойными и безмятежными: спрятавшаяся на их дне темнота беззвучно смеялась над Боленом. Наконец Дитер отвёл взгляд. Он проиграл это поединок.

В молчании Болен развернулся на каблуках и стремительно вышел из комнаты. Томас слышал, как захлопнулась за ним дверь, как заурчал мотор машины во дворе и как, наконец, всё смолкло. Всё это время ни Ленг, ни он не трогались с места. Наконец все звуки во дворе затихли, и в гостиной воцарилась полная, абсолютная, невыносимая тишина…

Томас молчал, опустив голову. После всего произошедшего поднять глаза и посмотреть Ленгу в лицо казалось чем-то невозможным. Большего позора он не переживал ни разу. Лучше было остаться там, на дороге и тихо умереть, чем теперь стоять перед человеком, в глазах которого Томасу меньше всего хотелось выглядеть плохо, и чувствовать себя вывалянным в грязи. Да что там вывалянным – захлебнувшимся в ней. Утонувшим. Ещё один вид смерти, если подумать. Очень на неё похоже – когда поздно что-то объяснять, оправдываться, выкручиваться. Когда ничего нельзя изменить. Кто- нибудь, убейте меня из жалости!..

Наверно, Ленг бы мог убить. Слишком много в нём от самой смерти, чтобы предположить что он с ней незнаком. Может, стоить попросить его об этом? Всего лишь маленькая услуга, последняя за этот вечер. Хотя, скорее всего он откажется. Побрезгует…

Тихий вздох. Томас осторожно поднял взгляд от пола и посмотрел на мужчину, ожидая, что натолкнётся на тот же взгляд, которым он смотрел на Дитера – любопытство, смешанное с изрядной долей омерзения. Но Ленг не смотрел на него так. Он вообще на него не смотрел. Мужчина стоял, повернувшись к окну, сцепив руки за спиной. Он, казалось, думал о чём-то своём и был где-то очень далеко отсюда…

Нужно было что-то сказать. Хотя бы попробовать…

- Простите меня, - с трудом выговорил Томас. Собственным голос показался ему чужим –хриплым и дребезжащим. – Пожалуйста, простите меня… Как-то по-дурацки всё получилось… Я так надеялся, что вы этого не узнаете…

Ленг обернулся. Улыбка на его губах в тени казалась какой-то жутковатой гримасой, а выражения глаз не было видно вообще. Если бы он начал осыпать Томаса ругательствами или читать мораль, и то было бы лучше. Пусть он хотя бы что-нибудь сказал, хотя бы одно слово!.. Но Ленг молчал, как будто не желая тратить слова на того, кто этого недостоин. Он просто смотрел, и это было настолько жутко, что Томас снова уставился в пол.

-Боже, - выдохнул он, - что я говорю… Вам, должно быть, сейчас отвратительно даже разговаривать со мной… Лучше бы я умер…

Он говорил, не поднимая глаз от пола, опасаясь увидеть всё ту же маску на лице Ленга., которая бы яснее ясного сказала бы о том расстоянии, которое отделяет его самого от этого человека. Ощутить, как мужчина вычёркивает его из списка людей, достойных уважения – легко, небрежно… Неотвратимо. Словно завершающий штрих в картине.

Всё просто. Всё очень просто. Дитер – ублюдок, он – шлюха… Хорошая пара, ничего не скажешь…А Ленг? А что Ленг? Какое отношение имеет он к ним обоим?

Ему на плечо легла рука. Слегка сжала – в знак немого утешения…

Томас застыл.

Ленг осторожно приподнял его подбородок.

- Нет. Вовсе нет…

- Что – нет?

- Мне не отвратительно с вами разговаривать, Бернд. И тем более не отвратительно находится с вами в одной комнате... И если вы немного отвлечетесь от приступа самоуничижения, то поймете, что будь это так, то меня уже бы здесь не было…

Произнося всё это, Ленг мягко подталкивал Томас к дивану и, в конце концов, заставил сесть.

В его руках появилась металлическая фляга. Открутив крышку, он налил содержимое в бокал из-под мартини и протянул его Томасу.

Жидкость имела какой-то очень подозрительный цвет и ещё более подозрительный запах - несмотря на аромат каких-то специй, отчётливо пахло какой-то химией... А может быть, и не химией, черт его знает. Но пахло.

- Что это? - автоматически спросил Томас, тупо глядя в бокал.

- Яд кобры, настоянный на синильной кислоте, - хмыкнул Ленг. - Вы, кажется, хотели покончить с собой...

Томас ещё раз взглянул на странную жидкость и со вздохом опрокинул её в себя, решив, что хуже уже не будет.

Похоже, Ленг сильно приукрасил действительность, назвав это ядом кобры. Томас чувствовал себя так, как будто выпил горящей нефти. На глазах выступили слёзы, стало трудно дышать. Несколько секунд он искренне думал, что это уже конец, но потом это жидкое пламя скользнуло в желудок, и он наконец смог вдохнуть немного воздуха.

- Очень похоже... - Смог он произнести, отдышавшись. - Чертовски крепкая штука...

Ленг отнял у него бокал и поставил его на столик, а сам опустился в кресло напротив. Пару минут они молчали. Потом мужчина заговорил:

- Знаете, я очень многое видел. По работе приходилось. Большинство из этого вспоминать хочется не слишком, особенно на ночь. Но я могу вас уверить: то, что вы считаете таким ужасным, происходит сплошь и рядом, и это далеко не самое страшное, что может случиться с человеком… И хотя у меня куча недостатков, болтливость к их числу не относится. В этом вы можете быть уверены. – Добавил он, немного помолчав. – Хотя за вашего приятеля я не отвечаю…

- Да это не проблема… - Томас устало вздохнул – Дитер слишком самолюбив… Знаете, - он попытался улыбнуться, - Я даже поверил, что вы его и вправду убьете….

- Вам это нужно? - Голос Ленга звучал так, что невозможно было определить, шутит ли он или говорит серьёзно.

- Нет! – испуганно воскликнул Томас. - Разумеется, нет...

- Я тоже так подумал. – Ленг жестко улыбнулся. Возможно, это действительно была шутка. А быть может, и нет. Сейчас Томас не рискнул бы сказать, что он хоть что-то знает об этом человеке. А задавать вопросы почему-то не хотелось. Пусть всё будет, как будет. Пусть всё идёт своим чередом…

Они ещё немного помолчали. Неожиданно Ленг резко произнес:

- Ненавижу таких людей.

Сказал, как сплюнул…

Томас пожал плечами. Защищать Дитера не хотелось, но складывать только на него всю вину за происшедшее было не совсем честно, и он попытался отшутиться:

- Ревность – страшная вещь…

Ленг даже не усмехнулся. Его лицо закаменело, уголки губ страдальчески опустились вниз.

- Можно подумать, у него были основания…

- Ему казалось, что были. – Автоматически ответил Томас. – В общем-то, я с ним согласен…

- То есть?

Ленг резко повернулся к нему, мгновенно выйдя из своей странной прострации. Его зрачки по - кошачьи сузились. Через секунду Томас понял, что именно он сказал и прикусил язык, но было уже поздно. Мужчина пристально смотрел на него, вопросительно вскинув правую бровь. Он явно ждал, чтобы Андерс объяснил, что он имел в виду.

Томас почувствовал, как его лицо заливает краска. Ему очень хотелось побиться обо что-нибудь головой. Желательно так, чтобы размозжить её об стену. Зачем нужна голова, если в ней нет мозгов? Правильно, совершенно незачем…

Да, он об этом думал. Не то, чтобы хотел – поведение Ленга не давало предположить и малейшей возможности чего-то подобно. Но всё же такая мысль у него была – промелькнула ещё тогда, когда Ленг подхватил его во дворе, не дав упасть в снег. Томас постарался задвинуть как можно глубже, отложить, как книгу, на самую дальнюю полку, чтобы поскорее забыть, что она вообще была. Не получилось…

Молодец, сказал Томас иронически самому себе. Просто молодец. Каждый раз, когда ты делаешь очередную глупость, кажется, что хуже уже быть не может, и тем не менее, каждый раз становиться всё хуже… Ну не гений ли ты?

Как можно заставить собеседника забыть вопиющую глупость, которую вы только что сказали? Только одним способом – сказать нечто ещё более нелепое…

- А вы считаете, что нет?

Ленг задумчиво смотрел на Томаса. Теперь они стояли лицом к лицу, так что Томас мог ощутить на губах чужое дыхание, и весь мир как-то сразу отдалился. Была только эта комната, двое людей и повисший в воздухе вопрос. Из всех мыслей, мучивших его, осталась только одна, размеренно стучавшая кровью в виски. Да или нет. Задача, старая как мир, простая, как дыхание… Только два варианта решения. Да или нет. Вдох – да?.. Выдох – нет?.. И стук сердца, от которого в груди почти больно. Да - нет. Нет… или всё-таки да?

Странно, но до этой минуты Томас не задумывался, насколько это ему нужно и нужно ли вообще. Но теперь, когда он практически предложил себя незнакомому человеку, это стало чем-то чрезвычайно важным. Шансом, который выпадает только раз в жизни. Томас ждал, ждал ответа так, как будто от этого зависела его жизнь…

Пальцы Ленга прикоснулись к его лбу, убирая непослушные пряди, мягко спустились по скуле – легкими воздушными касаниями… Томас замер, задержав дыхание, чтобы не спугнуть, продлить это ещё на мгновение … И через мгновение Ленг накрыл его губы своими, и неуверенное “Может быть” перешло в не вызывающее сомнений “Да”, и это был лучший способ выражения согласия в его жизни…

Это было ни с чем не сравнимо. Ни с жадными, похожими на укусы, поцелуями Дитера, ни со скупой лаской Норы, ни с чем другим, что ему доводилось попробовать. Когда Томас закрыл глаза, в темноте перед ним вспыхнули звёзды. Это было - как падение в небо. Как обещание рая. Это было так похоже на… любовь?..

Через вечность, продлившуюся меньше минуты, когда стало не хватать воздуха, они отстранились от друг друга. Ленг бережно взял лицо Томаса в ладони. Беззвучно, одними глазами спросил: “Уверен?” Теперь была его очередь ответить, и единственное, что он мог бы сказать, было “да”. И потом время вопросов закончилось, по крайней мере, на этот вечер…

Потом они лежали в постели, на той самой кровати, которую Нора именовала супружеским ложем, и голова Томаса лежала на плече Ленга, и тот, глядя в потолок, задумчиво перебирал пряди чёрных волос, разметавшихся у него на груди. Это было хорошо, настолько хорошо, что едва верилось, что так вообще бывает...

Томас чувствовал себя окончательно вымотанным, но - впервые за день – почти счастливым. Все сегодняшние неприятности казались делом давним и несущественным, а до утра было ещё далеко. И тем не менее реальность, как назойливая муха, очнувшаяся от спячки, начинала потихоньку жужжать, требуя к себе внимания.

Возможно, человек так устроен – даже проведя несколько часов в раю, когда эхо невероятного удовольствия ещё звучит в каждой клеточке тела, он не может не спросить, зная, что из-за этого вопроса рискует потерять и то, что имеет – не может не сказать: “А что дальше?” И только потом, кода мучительная неуверенность это вопроса, как кислота, разъедает милостиво дарованное Богом – на одну микровечность – блаженство, оказывается, куда мудрее и милосерднее – и к себе, и к тому, второму, - было бы никогда не задавать этот вопрос. Но Томасу было всего лишь двадцать с хвостиком, а в этом возрасте обычно стремления знать куда больше, чем мудрости и милосердия. Нужно, чтобы жизнь, этот самый жестокий из учителей, наградила не одним десятком синяков и парой шрамов, чтобы понять старый, как мир, закон: “Скажи – “хочу иметь”, и потеряй”.

Неважно, вслух ли, про себя ли. Если эта мысль однажды приходит, то потом обязательно будет озвучена – перифразами, иносказаниями – опять же неважно. Скажи – и потеряй.

Томас, стараясь двигаться незаметно, приподнял голову и посмотрел на лицо мужчины, который теперь казался почти умиротворённым. Он невольно надеялся прочитать там ответ, разрешить эту проблему…

Скажи мне, что дальше?

- О чём ты думаешь?

Ленг, казалось, продолжал изучать потолок, но Томас чувствовал, как мужчина наблюдает за ним. Не глазами, конечно. Многое можно понять по невольно сжавшимся мускулам, по изменившемуся стуку сердца, по биению тонкой ниточки пульса. Потому, как беспокойство напрямую перетекает из одного тела в другое, минуя стадию вздохов и объяснений. Томас бы не удивился, если узнал, что Ленг чувствует это по запаху. Или по вкусу.

Однако вопрос был задан. Нужно было отвечать.

- Да так… О том, что будет дальше…

- Дальше? - протянул задумчиво мужчина, наматывая на палец кольцо чёрных волос. – Дальше всё будет, как ты хочешь. Музыка, жена, дети…

- А ты?

Томас приподнялся и посмотрел на Ленга. Подсознательно он ждал этого ответа, но всё равно было больно.

- Нет. - Тихо сказал мужчина, покачав головой. - Нет...

- Почему? Тебе со мной недостаточно хорошо?

Томас старался выдержать шутливый тон, хотя это получилось не совсем.

Ленг печально улыбнулся.

- Вовсе нет. Мне с тобой очень хорошо... А вот тебе со мной будет плохо... И чем дальше, тем хуже.

- Что-то не верится, что с тобой может быть плохо… - Томас всё ещё пытался иронизировать, надеясь, что и Ленг говорит не всерьёз, хотя надежды на это оставалось всё меньше и меньше.

- Не со мной, так из-за меня… - Произнеся эту загадочную фразу, он замолчал, как будто боялся проговориться о чём-то важном.

- Это как? – Томас приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть мужчину.

- Неважно… Просто … не может быть по-другому. Я не могу… объяснить.

На лице Ленга снова проступило то странное выражение – смесь мягкости и жесткости, печали и чего-то другого. Возможно, готовности убивать?

От этой мысли по его спине пробежал холодок, но Томас не мог не думать об этом. Не мог не сопоставить все то, что слышал и видел в этот вечер. Складывающая перед его глазами картина, хоть и весьма туманная и неполная, с множеством отсутствующих фрагментов, была, мягко говоря, жуткой. Такая успокаивающая уверенность Ленга оборачивалась железной выдержкой ночного хищника, терпеливо ждущего жертву; способность двигаться, как будто перетекая из формы в форму – легкой смертельной грацией, говорящей о многолетнем опыте… И - не было ли в его пренебрежении к Дитеру презрения настоящего профессионала к решившему с ним соперничать дилетанту? Чувства неоспоримости собственного превосходства?

- Кто ты? – спросил Томас напрямую, отчаявшись разобраться во всём этом.

Ленг повернулся и пристально посмотрел на него. Его лицо уже совершенно переменилось, мгновенно перестроившись в ту же маску ледяного спокойствия, и только глаза ещё оставались прежними – наполненными болью, нет, не болью, а мукой, нечеловеческим неизбывным страданием:

- Ты уверен, что хочешь это знать?

Томасу хотелось тут же выпалить “да, что бы это ни было”, но почему-то он этого не сделал. Может, он просто очень устал за этот день: может, действительно стал старше за этот день; может, глаза Ленга говорили куда больше, чем его рот; но, как бы то ни было, Томас ничего не сказал.

Ленг ещё несколько секунд вопросительно смотрел ему в глаза, и Томас с неохотой сказал, опуская голову ему на плечо:

- Пожалуй, нет…

Тихий вздох. Рука мужчины прошлась по его волосам.

- Не думай об этом. Считай, что это что-то вроде сна. Когда ты проснёшься, всё кончится, и меня больше не будет… Никто не жалеет о сне, когда проснётся…

Уже в полудреме, в состоянии, когда реальность вокруг потихоньку переходит в сон, Томас понял – не услышал или увидел, а скорее почувствовал, что Ленг поднялся с кровати. И через секунду, переборов сон, приподнялся сам, ощутив, как вместе с физическим теплом мужчины его покинуло ощущение защищённости и покоя. В этом был горький привкус обиды – осознание того, что он не может получить Ленга целиком хотя бы на эту ночь, что его самого недостаточно, чтобы удержать этого странного человека… Томас поднял голову, и эти мысли тут же его покинули.

Ленг стоял у окна, сцепив руки за спиной. Его силуэт ясно вырисовывался на фоне окна. Видимо, за то время пока они спали, снегопад прекратился и небо прояснилась. Появившаяся в окне луна казалось какой-то нереальной, непривычно яркой, сошедшей из какой-то книжки с картинками. В ёё призрачном свете комната казалась больше, как будто стены раздвинулись наружу, в темноту…

Томас никогда не верил в колдовство, ведьм, магов и тому подобную чепуху. Но сейчас в этой картине было что-то настолько потустороннее, нечеловечески прекрасное, завораживающее, что у него невольно перехватило дыхание. Ленг стоял, откинув голову назад, так, что Томас мог бы разглядеть каждую черточку его лица. Маска жестокости сползла с его лица, а может – ушла внутрь, как нож уходит в ножны, и теперь он казался мечтательным… печальным…. почти красивым. В эту секунду Томас, замерший в созерцании, впервые в жизни почувствовал, как размеренно и невыносимо быстро тёчет время - вокруг них, через них… Как настоящее необратимо и неумолимо становится прошлым – здесь и сейчас… Как то, что есть, превращается в то, чего никогда уже не будет…

Это знание, прекрасное и страшное одновременно, было настолько нечеловеческим, что когда оно наполнило Томаса, он от ужаса зажмурился, а когда осмелился открыть глаза – всё уже прошло.

Ленг отвернулся от окна и мягко, почти неслышно опустился на кровать. Легко прикоснулся к пряди волос, упавшей Томасу на лоб.

- Спи… - прошептал он. – Скоро утро, спи…

Но даже растворяясь в чужой нежности, Томас не мог отделаться от мысли, что только что на мгновение посмотрел на мир глазами Ленга, что заглянул за какую-то грань бытия, которую людям видеть не положено. Если в мире и существовала магия, то это была она. Томасу казалось, что если он ещё немного подумает об этом, то поймёт что-то очень важное, но уже через несколько минут провалился в сон, и ему снилась темнота, но не страшная, а тёплая и ласковая, обещавшая какой-то странный рай- место, где больше не будет времени, и эта ночь уже никогда не закончится…

Но всё однажды заканчивается.

Он проснулся мгновенно, как от толчка. И ещё не поднявшись, не оглядевшись, даже не успев пошевелиться, почувствовал, что постель пуста. Что в ней нет никого, кроме него самого.

Томас рывком поднялся на кровати, сбросив одеяло на пол. Тусклый серый свет зимнего утра уже наполнил комнату. Всё казалось обесцвеченным… неживым.

“ Я – это просто случайность…”

Он оглядел комнату. Ничего. Ни Ленга. Ни вороха одежды, сброшенной вчера на пол. Ничего. Только терпкий аромат одеколона и смятая постель говорили, что это было, было на самом деле…

“Тебе со мной будет плохо… Чем дальше, тем хуже…”

Слова, казавшиеся вчера неважными, второстепенными, теперь всплывали в памяти, выступали, как камни со дна обмелевшей реки. Камни стремительно вырастали, превращаясь в стены из тоски и боли… Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит.

“Когда ты проснёшься, меня не будет…”

Ленг был честен. Честен до последнего. И это обещание он сдержал.

Только теперь Томас почувствовал, как холодно и неуютно в выстывшей за ночь комнате. Он подобрал одеяло, бросил его обратно на кровать, натянул что-то из попавшейся под руку одежды и пошёл на кухню. Большая чашка крепкого сладкого кофе - это явно не повредит человеку, который спал от силы часа четыре, верно?

Часы в холле показывали восемь утра. Томас стоял на балконе, глядел на двор, заваленный сугробами, и курил. В голове в первый раз за месяц было совершенно ясно, как будто все запутанные мысли, мучившие его ещё вчера, теперь сами собой разложились по полочкам. Странно, но когда он наконец набрался сил, чтобы что-то окончательно решить, то решать ничего не потребовалось. Выход, который он так мучительно искал, теперь был ясен до ошеломления. Всё было так просто. До ужаса просто...

Томас затянулся ещё раз. Он думал обо всём сразу: и о том, что через час он снова будет в студии, и больше никогда не позволит Дитеру орать на себя; что через пару месяце срок контракта кончится, и вряд ли он захочет его продлить; о том, что Нора, которая вернётся через пару дней, наверняка будет очень этому рада... Он думал ещё о многом, планируя свою жизнь на ближайшие несколько лет, чтобы не так сильно чувствовать глухую тоску, которая яснее ясного говорила ему, что странный человек, называвший себя Виктором Ленгом, так неожиданно появившийся в его жизни, навсегда ушёл из неё, растворившись в породившей его темноте.

FIN

P.S. “Тот, кто направится в своих поисках на Север, за пределы сумеречной земли Инкванок, тот найдет среди ледяных полей темное плоскогорье трижды запретного Ленга.

Ты узнаешь забытый временем Ленг по вечно пылающим злобным огням и отвратительному клекоту чешуйчатых птиц, парящих высоко над землей; по завываниям На-хага, томящегося в беззвездных пещерах и насылающего людям через сны странное безумие; и по храму, сложенному из серого камня у логова Всадников Ночи, где в одиночестве обитает Носящий Желтую Маску.

Но остерегайся, о человек, остерегайся Тех, кто скитается во Тьме башенных стен Кадафа, ибо увидевший Их головы, увенчанные митрами, познает острые когти рока.” Абдула Аль- Хазред, “Некрономикон” , глава XXII. 730 г.