С утра был серый, засиженный мухами, потолок и феерическая боль в заднице. Луис не умеет быть нежным. Или просто не хочет. А, может быть, это его маленькая месть за то, что вчера - 1000 лет назад ночью я словно в бреду орал твое имя, имя, которое ты органически не перевариваешь, от которого так смешно морщится твой длинноватый нос, а глаза презрительно сощуриваются. Берни… Через несколько минут после пробуждения я понял, что продрог как животное по имени "цуцик", а еще жутко хочу курить. Да и похмелиться не мешало бы! Но сначала - КУРИИИИТЬ! FOREVEEEEER! Я свесил ноги с диванчика и сонным взглядом прошелся по периметру комнаты, которую мы использовали обычно как гримерку. Ни одежды. Ни сигарет. Ни выпивона. И тем более ни моего испанистого "мучачи" Один-ноль в твою пользу, Луизелло, козел ты эдакий! А еще другом называется! Donnerwetter! Я упал обратно на диван и застонал.

- С добрым утром, guerido! <дорогуша> - раздалось у меня над ухом. Я повернул голову и увидел хитро улыбающегося Родригеса. За ухом у него торчала сигарета, в правой руке был пластиковый пакет.

- Привет, харя! Где мои шмотки? - кривовато, но вполне дружелюбно осклабился я. Он сел рядом, резким движением откинув пакет, и больно вцепился мне в волосы,

- Твоя одежда совсем никуда не годилась… Я порвал ее на тебе вчера, помнишь? Ладно, не вопи! Я уже купил тебе новый прикид. Хотя… зачем тебе одеваться? Ты без шмоток такая лапочка! - хрипло прошептал испанец, а затем навалился на меня и зашарил руками по моему задрогшему телу, и я почувствовал, что у него встает. И что самое смешное - я никогда в жизни глупее себя не чувствовал. Он жадно целовал мои губы, исследовал языком глубины моего рта, а я тупо смотрел на сигарету у него за ухом, и возня Луиса меня никак не вставляла. Я считал секунды до того момента, как он это заметит и, наконец, отвалит. Он поступил хуже - поняв, что поцелуи меня не возбуждают, Луис вознамерился порадовать меня минетом. Он вобрал в рот мой расслабленный член и начал умело облизывать и обсасывать его со всех сторон. Я дернулся и осторожно попытался отодвинуть руками его голову - мало ли что взбредет в голову чокнутому испанцу, как бы не укусил!

- -Л-луис, пе-перестань! Сейчас ребята придут, а я тут голый валяюсь! И башка трещит! - на самом деле я его просто ни капельки не хотел. Луис отвлекся и посмотрел на меня удивленно.

- Подумаешь! Да вся "HANSA" в курсе, что мы трахаемся! Или ты не хочешь, чтобы нас случайно застукал тут твой миленький ангелочек? - при этих словах в его голосе явственно прозвучала угроза. Мои едва начавшиеся отношения с Томасом доводили Луиса до кондиции чилийских перцев. Я постарался придать своему лицу как можно более наплевательское выражение. Родригес рассмеялся, и его глаза по-кошачьи сузились.

- Вставай и одевайся, малыш

- Danke! Может, ты отвернешься и заодно сигаретку мне прикуришь?

- Ни за что! - подленько улыбнулась Луисятина и принялась нарочито сверлить меня взглядом.

- Чертяка ты!

- А ты лунатик!

- Почему ж это?

Я как раз застегивал новенькие джинсы, когда он вдруг снова приблизился ко мне сзади и обнял руками за талию.

- А спорим, ты кончишь от одного его имени?

- На что это ты намекаешь? - в моей голове сразу же зазвучали тревожные колокольчики, и дыхание разом перехватило.

- Да что ты, малыш, я прямо говорю! Ты сохнешь по Андерсу и поэтому отшиваешь меня! - его сильные пальцы вновь стали неуклонно приближаться к моей ширинке.

- Ага. Делать мне больше нечего, проницательный ты мой! От*****сь от меня и марш работать! Ну, ты идешь?! - в конце фразы совершенно против моей воли голос сорвался на хрип.

Берни… Сегодня 1 марта - день твоего рождения. Меня ты, разумеется, не пригласил - не хочешь портить репутацию сладенького мальчика из приличной семьи. А ведь и правда… ты такой... сладкий! Ты пахнешь клубникой со сливками, а еще вереском и теплым медом. Ты похож на солнечный дождь. Вечно жуешь какие-нибудь сладости, а на нижней губе у тебя - маленький шрамик. Bittersweet…Горько-сладкий, но не приторный. Твоя сущность откликается на каждое мое движение, вздох, взволнованный стук сердца…Ты любишь сворачиваться в уютный комочек у меня на руках, но по утрам смотришь на меня исподлобья настороженными чужими глазами, молча и подчеркнуто поспешно одеваешься, а затем растворяешься в предрассветном сумраке. Днем, на работе, мы почти не общаемся. Ты - сама недоступность и безразличие в дорогом, элегантном (по мнению твоей жены) костюме, с небрежно разбросанными темно-шоколадными локонами и насмешливо искрящимися фиолетово-карими глазами.

А в глубине души ты считаешь меня нелепой, неотесанной ошибкой природы, сбившей тебя с праведного пути.

Я очнулся, задыхаясь от скручивающей низ живота боли. Вот дерьмо! Всего лишь несколько мыслей о тебе и у меня начинается жуткий стояк. Луиса эта ситуация, кажется, весьма забавляла. Он уселся на подоконник и смачно закурил, не переставая пялиться на мою взбухшую ширинку.

- Ну вот, а ты мне не верил. Эх, надо было с тобой поспорить! На ящик пива, например, а, Болен?

Спокойно, Дитер, не дай ему унизить тебя! Я сглотнул слюну и вымученно улыбнулся. Очень косо и неубедительно. Луис тем временем спокойно докурил сигарету, потушил окурок о подоконник, слез на пол и, не торопясь, подошел ко мне, застывшему посреди комнаты, словно изваяние.

- Что, совсем невтерпеж? Даа… Любовник твой что-то сегодня задерживается... Впрочем, как всегда. Ну, ничего - у меня для тебя есть сюрприз! - и жестом профессионального иллюзиониста он вытащил чуть ли не из воздуха фотографию, с которой ты смотрел на меня немного грустными и пытливыми глазами ребенка и слегка заучено улыбался в объектив. На тебе была легкомысленная рубашка из черного шелка, на шее неизменная дурацкая цепочка НОРА. Фотка была с нашей недавней фотосессии. Я почувствовал, как по телу забегали электроразряды, а кровь превратилась в кипяток.

- Ладно, я на репу пошел. Присоединяйся, когда… развлечешься. Или тебе помочь?

- ВОН ОТСЮДА!!!!!!!!! ВОН!!!!!!!! - заорал я.

Меня трясло. Я молился, чтобы он ушел. Больше всего на свете я боялся, что он до меня дотронется и опять будет мучить... Потом Луис рассказывал, что взгляд у меня был совершенно дикий и он всерьез задумывался, не вызвать ли дурку. Но потом он поспешил просто выйти из комнаты и сделать вид, что ничего не произошло. Авось перебешусь. А я медленно осел на пол. Слезы жгли лицо, больше всего мне хотелось закрыться в туалете с твоей злополучной фоткой, но, как назло, я прекрасно осознавал весь идиотизм этой идеи, поскольку никак не мог представить тебя на месте объекта для удовлетворения своей низменной похоти и связать это в одно целое.

Ты явился на репетицию с опозданием на сорок минут и, не раздеваясь, встал к микрофону.

- А где Дитер? - спросил ты у Луиса. - У меня мало времени. И вообще я бы хотел сегодня отпроситься, ко мне придут гости…

- Да ну! И по какому это поводу? - Спросил я с плохо скрытым сарказмом, хотя на душе выли и царапались дикие кошки.. Я сидел на подоконнике, подобрав ноги к груди и, наконец, отравляя свой организм долгожданной сигаретой, стрельнутой у барабанщика Мишеля, который вместе с Энди настраивал аппаратуру. Луис баловался с барабанами, изредка кидая на меня быстрые ироничные взгляды, Элли разливала по чашкам непременный утренний кофе.

- У меня День Рождения сегодня, - повторил ты вслед моим мыслям, одетым в фиолетово-серую тоску.

Ребята, как по команде, бросились тормошить тебя, засыпая поздравлениями. Кто-то предложил сбегать за шампанским. Да, я не ошибся - ты просто создан для роли всенародного любимчика. У тебя должно быть сказочное будущее, но… мне смутно кажется, что в нем нет места ни мне, ни моим желаниям. Они чересчур пошлые для такого возвышенного существа как ты… Блин. Ну, и загнул… Да дрянь ты просто самовлюбленная… Пижон рафинированный… Приходишь, только когда приспичит… Естественно, разве сможет твоя Норочка от***ать тебя как следует, да еще так, как ты любишь - поглубже да посильнее - до разноцветных всполохов на размытой границе между фантазией и реальностью… Черт! Ну, что за детсад с моей стороны! Бросаю на тебя редкие, голодные взгляды, пытаясь сосредоточиться на сигаретном дыму, который время от времени выпускаю. Так. Это уже пятая. Шайзе! Так и спятить не долго. Параллельно успеваю еще пялиться в окно, там - кусок улицы, периодически заливаемый дождем. Капли дождя уютно скребутся по стеклу, в котором вдруг вырисовывается твой слегка размытый силуэт. Малыш, какой же ты у меня все-таки хорошенький! И даже эта идиотская безвкусная одежда, подобранная тебе Норой: безразмерный кремовый свитер и невероятные штаны в розовую полоску смотрятся на тебе сногсшибательно…

- Дитер… - раздался чей-то робкий голос. - Элли. Стоит возле меня с наполовину опустошенным бокалом шампанского и тщетно пытается заглянуть в глаза.

- Ну, чего тебе? - окрысился я, злее, чем хотелось бы. Она испуганно отшатнулась, но, тем не менее, спросила. Скорее всего, по инерции:

- Дитер, ты не мог бы отпустить Томаса, у него сегодня…

- Да, да, гребаный день рождения!

На бокале Элли виднелись отпечатки нежно-розовой губной помады, слегка похожей на твою… Терпеть не могу помаду на губах у женщин, особенно, если придется целоваться. Но помада на твоих губах меня забавляла. Обычно вначале я слизывал ее, эту прозрачную липкость с ароматом карамельки, и мы вместе жмурились от удовольствия. А затем осыпал твое смуглое лицо горячими, нервными и чуть влажными поцелуями, нарочно дразня и оставляя на десерт иступленные поцелуи взасос:

- Эй, ты чего, заснул? - я вздрогнул и обнаружил, что все собравшиеся в студии выжидательно и с некоторой настороженностью смотрели на меня. Элли отошла на безопасное расстояние, а Мишель тормошил меня. Смешные. Наверное, подумали, что босс умом тронулся. А что, похоже, наверное, было: застывшая поза, стеклянный, смотрящий в никуда и - сквозь - взгляд… Я нашел среди них тебя - единственного, кто мне был интересен. Попытался войти с тобой в зрительный контакт, но ты поспешно опустил глаза в пол, а твои щеки чуть окрасились пурпуром. Я потянулся, как гигантский камышовый кот, спрыгнул с подоконника, и язвительно бросил:

- Ну что же, раз у нас сегодня ТАКОЙ знаменательный день, то можете валить отсюда. Все! Все равно от вас никакого толку, а от Андерса больше всех! Он только и может, что ныть, да штаны протирать!

Это были плевки яда направо и налево. Я заметил, как у всех разом вытянулись лица, а ты съежился и побледнел. Представление началось. Элли уронила так и не допитый бокал со злосчастным шампанским.

- Но Дитер… - попытался было вставить трудоголик Мишель. Но Луис что-то шепнул ему на ухо.

- Я что, непонятно выражаюсь?! Рабочий день окончен! ВОН ОТСЮДА!

Ты дернулся как от пощечины и, презрительно смерив меня взглядом, быстро двинулся к двери. Остальные переглянулись и нерешительно поплелись следом.

- Завтра всем к девяти утра, кроме герра Андерса. Ему к шести, - буркнул я на прощание. Занавес закрылся, а я остался совсем один, как потерянная марионетка. Ты все равно был в выигрыше - добился от меня, чего хотел, в очередной раз. Гроссершайзе! Я, еле держа себя в руках, чтобы не сорваться с места в попытке догнать тебя и силой заставить не ходить на эту дурацкую вечеринку, устраиваемую твоей женой и отвратительным приятелем - фотографом. Прижать к себя тебя всего, целиком, держать в охапке и не выпускать, заткнуть рот поцелуями, задушить болью, заласкать, чтобы ты оглох от моего сердцебиения, кричать тебе в ухо о том, как я ненавижу тебя, и чтобы ты навсегда оставил меня в покое… Не снился. Никогда не бросил меня. Бредил моими самыми извращенными желаниями… Любил только меня... тишина и отчаяние опрокинулись, пытаясь раздавить. Судорожно хватая ртом воздух, я схватил валявшуюся электрогитару и со всей силы долбанул пальцами по струнам, раздирая их в кровь. Затем еще и еще, пока в глазах не задергались чернильно-бордовые разводы. Комната заполнялась злой мощью хаотично разбросанных алогичных аккордов, смешанных с резкими вспышками болевых импульсов. Рука превратилась в окровавленную вздувшуюся перчатку. Совершенно обезумев, я рухнул на пол, продолжая дергать усеянные алыми бисеринками гитарные электронервы, а ты сидел рядом со мной на корточках, укутанный в крылья из кипельно-белых невесомых перышков и, улыбаясь загадочно и нежно, задумчиво сыпал прохладную соль на мои воспаленные раны. А, может, это был кокаин.

Не помню, сколько я так пролежал, скрючившись на полу, словно окурок, с расквашенной рукой и зареванной рожей *я кушать хочу, давай потом допишем - :помошник Фроська. - Ни фига! Будем писать! Диктуй!*. Часа три-четыре, наверное. Таким меня и нашел Луис. Когда он пришел, я, кажется, даже немного прикимарил. Мне снились странные существа без лиц, пахнущие Болотом, и говорящие полицейские собаки-овчарки, которые курили "травку". Родригес сел около меня, зацокал языком. Я разодрал один глаз и ломано улыбнулся, вернее оскалился:

- Приветик, старый пират!

- Привет, чудовище. Знаешь Болен, я жалею, что не вызвал сегодня экстренную псих-бригаду. Господи, что ты натворил?… Где у нас аптечка…

- Там же, где и всегда - в большой и волосатой заднице, - мрачно пошутил я, но Родригесу смешно не было - он носился по комнате, словно реактивный бомбовоз, ища аптечку и параллельно наводя порядок, а в глазах его читалось (Ну надо же!):

- Сука ты, Болен! Чтоб ты без меня делал? - он выкопал откуда-то аптечку и занялся моей многострадальной конечностью. Его раздраженное ворчание меня убаюкивало и помогало отвлечься от неприятных ощущений.

- Лу, почеши меня за ушком, а?

- Ага, ЩАЗЗ! - возмутился испанец. - Лежи спокойно и молчи себе в тряпочку.

- Не, я серьезно. Или по голове погладь. Ну что, тебе трудно, что ли? Мне будет приятно. Мне это необходимо…

Кажется, наш хрупкий мир обретал основу. Но я рано радовался, поскольку Луис опять все испортил:

- Неужели ты снова захотел со мной трахаться? - осклабившись, спросил он, завязав концы бинта на аккуратный бантик. Но потом, услышав мое возмущенное сопение, слегка сбавил обороты:

- Ладно, считай, я этого не говорил. Пока. Пиво будешь?

- Да, клево! И пиццу! - я поднялся с пола и пошлепал к пульту, на который обессилено облокотился.

- А с чего ты взял, что будет пицца? - хитро поинтересовался Луис, шарясь в своей огромной спортивной сумке, прижившейся у него с незапамятных времен.

- Да ладно! Ты же с едой в обнимку ходишь. К тому же уже давно пора обедать. - Радригес ухмыльнулся, как черт, и я понял, что он принес не только пиццу, а еще много вкуснятины.

В детстве моим любимым развлечением были качели. Я слезал с них только тогда, когда к горлу подступала тошнота, а в глазах начинали скакать черные от головокружения пятна. Тогда я в полном изнеможении опускался на землю, в траву, и долго лежал, устремив глаза в небо, которое еще недавно было так близко…

Мое первое знакомство с качелями состоялось на приезжей ярмарке в три года, под присмотром бабушки Марии. И тогда я почувствовал непреодолимую тягу и родство с небом. Сердце радостно колотилось у самого горла, а в груди разливалась приятная тянущая пустота, и чувство ошеломляющего счастья и свободы наполняло все существо.

Свежий холодный ветер ласково теребил мои волосы, запускал в них свои тонкие невидимые пальцы. И я раскачивался как можно выше, чтобы соприкоснуться с белоснежно-синим омутом своими маленькими рученьками и душой…

А потом, захлебываясь от восторга и ужасно боясь отказа, я выпрашивал у отца свои собственные качели: "Всего лишь две палочки и такая маленькая дощечка на веревочках, а, пап?". Отец притворно хмурился, ворчал, что он слишком занят, чтобы тратить время на мои глупости, но, тем не менее, за ночь построил мне "путевку на небо" прямо на нашем дворе, вместе с бабушкой. (Она вязала крепкие веревки, лихо прикрепляла их к сидению и к перекладине настоящими морскими узлами) И вот я снова наедине с ультрафиолетовой бесконечностью. И выше, выше, выше…

Когда мы с Луисом выпали, наконец, из студии на улицу, уже зажглись первые фонари и неоновые вывески. Но это обстоятельство нас не слишком волновало, поскольку оба были пьяные практически в ноль. Мы шли по улице, периодически повисая друг на друге, горланя похабные песенки, и то и дело пытались пьяно целоваться на виду у прохожих в знак вечной дружбы, любви и тому подобной ерунды. Накрапывающий утром дождь сейчас разросся в мощный промозглый ливень, и вскоре мы, как идиоты, вымокли до нижнего белья. У Луиса в кармане пищала мобилка, он недоуменно обшаривал себя всего, затем зачем-то меня, и мы принимались безудержно хохотать, хотя ничего смешного не было. Наверняка звонила жена Луиса, потерявшая благоверного. Свой телефон я предусмотрительно отключил, хотя совершенно зря: если Эри будет нужно - она достанет меня хоть из-под земли.

- Дю-дю, а пойдем в бар, - с трудом проскрипел Луис, тщетно пытаясь прикурить сигарету. Мы стояли на автобусной остановке, слегка протрезвев, а наши зубы стучали, как проклятые. Вразнобой.

- Не, - протянул я. - Если я выпью еще хоть грамм - то просто скончаюсь от алкогольного отравления. Ты чертов испанец, Лу. Где ты научился готовить эту гремучую смесь? У меня кишки уз ушей лезут!

- Ха! Это мой собственный рецепт! - гордо подбоченился Луис, - много ты, немчура, понимаешь! А на дискотеку тоже не хочешь?

Я сделал отрицательное движение головой.

- Ну, давай хоть зубами в такт постучим, что ли? - выдал Родригес, и мы снова грохнули от хохота. Внезапно мне в разум врезалась мысль.

- Слушай, Луис, где тут поблизости можно найти качели?

- Какие еще качели? - прыснул Луис. - Ты что, в детство впал?

- Неа. Просто… это вопрос жизни и смерти.

- Ну, раз так… - Луис вытащил сотик, и, потыкав в кнопки, заорал на всю улицу: - Алло! Справочная?! Подскажите-ка, где в Гамбурге можно найти качели? Нет, я не шучу! Да, самые обычные качели! Ну, эти, - вверх-вниз, туда-сюда… эээ… вы что сдурели?!! Зачем мне адрес публичного дома? У кого что болит! - рявкнул он, наконец, и нажал на сброс.

- Совсем офигела! Она думала, что я стесняюсь спросить, где находиться бордель!!! Да я и без нее кучу адресов знаю!

- Не сомневаюсь, - хмыкнул я, - но все равно спасибо за помощь. Хотя… Ты так озадачил бедную девушку: "туда-сюда, обратно" и т.д. - я бы тоже не то подумал. - Луис укоризненно посмотрел на меня: - Еще один озабоченный! Ладно, я поехал домой. Если хочешь - подброшу и тебя тоже.

- Нет, не надо. У меня есть еще дела. Пока, Луис. До завтра, - я шутливо приложился к воображаемому козырьку, и, кутаясь в промокшую куртку, двинулся прочь. Испанец что-то прокричал, и я нехотя обернулся.

- Ди, ты куда? - он звал меня "Ди" только, когда был пьян или обеспокоен. Сейчас, наверное, второе.

- Понимаешь, мне нужны качели, Лу. И чтоб я был совсем один. И ветер вместо разума! Я хочу сам превратиться в ветер…

- Зачем? - устало и зло спросил он.

- Ветер никого не помнит, Лу. И ни к кому не привязывается.

Твой дом выглядел на удивление одиноко и тихо. В окнах не сверкали золотистые всплески света, не звучала музыка и смех, не звенели хрустальные бокалы. Никаких атрибутов праздника, а, может, я опоздал, и ты давно спишь в обнимку со своей гигантской барби по имени Нора. Или уехал в ресторан, в очередное кругосветное путешествие, в другую страну, на другую планету. Только, чтобы я тебя не нашел. Правильно сделаешь, малыш. Таких, как я, извращенцев, вообще расстреливать надо. Бежать. Бежать отсюда. Зря я пришел. Совсем зря. И подарка у меня нет… Но тут, едва я только собрался уйти, дверь бесшумно открылась. Ты стоял на пороге, в бордовой шелковой пижаме, и сладко, с чувством, зевал, прижимая к груди огромного плюшевого кота, которого я как-то выиграл в тире, совершенно случайно - потому что особой меткостью я никогда не отличался. За твоей спиной плавали фиолетово-черные, постоянно трансформирующиеся тени, в воздухе витал пряный аромат восточных благовоний. Ты сам всегда напоминал мне маленького арабского принца из сказки, и я с великим трудом подавил звериное желание наброситься на тебя прямо в прихожей.

- Привет, Болен! - узрев меня, крошка Берни принял надлежащее случаю надменное выражение лица и задрал нос. Но на ментальном уровне я почувствовал совсем другое - а именно вспышку насильно подавленной безудержной радости. Ладно, малыш, я поддержу твою игру. - Ты пришел поздравить меня с праздником? - продолжил ты томно-мелодичным голоском с едва заметными горьковато-хриплыми нотками.

- Хм… с Норой так разговаривай, малыш. Да голову опусти, а то скоро носом потолок проткнешь! Кстати, а где твои гости? Неужели вечеринка не удалась? - я старался вести себя с напускной наглостью и как можно меньше смотреть в твои глаза, подобные двум бархатно-черным омутам, в которых растворяешься навсегда и бесследно.

- Все прошло замечательно, - бросил ты равнодушно.

- Без меня? Неужели Нора, наконец, смогла как следует, тебя оттрахать?

- Заткнись! - ты отшвырнул в сторону игрушку и закрыл мне рот узенькой ладошкой. - Убирайся немедленно, чего ты вообще приперся? Ты ужасен! Меня тошнит от тебя! Понял? Забудь про все, что было между нами - это дурной сон! Я специально не пригласил тебя, т.к. не собираюсь продолжать с тобой никакие отношения, ты слышишь?!! Я не хочу, чтобы меня из-за тебя всю жизнь обзывали гомиком!!!

Сердце мое дергалось и стонало. Я смотрел сквозь тебя на твою маленькую беснующуюся тень из под густой челки и истерично глотал горячие слезы, на вкус сильно отдающие древней кровью, словно был серьезно раненым существом из старинных легенд. Неожиданно ты замолчал, а ко мне пришло обычное холодное спокойствие и рассудительность. Я принял решение. Я бережно взял твое лицо в ладони и тихо проговорил:

- Успокойся, малыш. Тише… Я все понял, правда! Я действительно зря пришел. Ну, что ты… Ты вовсе никакой не гомик. Я убью каждого, кто посмеет назвать тебя так. Ты - настоящий мужчина, очень красивый мужчина, Томас, - ты вздрогнул. Неужели вспомнил, что в моих объятиях, когда мы были, как никогда близки друг к другу, ты всегда был Берни. Но сейчас все по-другому. Я должен окончательно все разрушить. Без сожаления. Без пощады. Потому что ТЫ сделал выбор.

- Так вот, Томас, сегодня я уйду. Насовсем. Навсегда (твое любимое слово, не так ли?). А ты вернешься домой. В вашу с Норой теплую постель, и ты будешь любить ее, так сильно, крепко, как никогда не сможешь полюбить ни одно живое существо. Как никогда не любил меня. Ты покажешь ей все чудеса этого мира и параллельных вселенных. Ты подаришь ей душу океана, украсишь ее волосы самыми редкими и драгоценными звездами, и прекрасные мудрые эльфы будут петь для вас свои лучшие любовные баллады, а бесплотные странники в темных балахонах и серебрянных масках никогда не потревожат тебя, и дорога не постучится в твою дверь и не напишет на ней золотых узоров из песка дальних странствий, мой маленький смертный мальчик. И ты забудешь человека, идущего босиком по ветру, добровольно написавшего на самом святом во вселенной чувстве иероглиф смерти. Все. Пиф-паф. Я теперь мертв для тебя. А ты - свободен.

Твой взгляд стал беспомощным и беззащитным, ты силился что-то сказать, но я поспешно, хотя и нехотя, отдернул руки от твоего лица, пытаясь запомнить ощущение бархатистой кожи подушечками пальцев. Недозволенное запретное ощущение, но умереть хотя бы без этой малости, я не смогу. А затем я просто повернулся и быстрым шагом двинулся навстречу занимавшемуся малиново-сереневому рассвету, навстречу болезненно угасающей луне. Только не обернуться.

- Дитер, нет!!!

Я не поверил, списав этот крик на свое обнаглевшее воображение, но земля уже рвалась у меня из-под ног.

- Что?! - прохрипел я, вопреки всем запретам оглянувшись, а ты уже бежал, простерег ко мне руки, босиком, в забавной развивающейся пижамной курточке, с лихорадочно блестящими глазами, и кричал только одно слово - НЕТ, но для меня никогда не было столь желанного и нужного слова.

- Дитер, не уходи, не уходи!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

И ты падаешь мне в объятья, обхватывая руками за шею, а я прижимаю тебя к себе так сильно, что у нас обоих перехватывает дыхание и мы смеемся и плачем, и ты совсем близко - такой теплый, маленький, родной, любимый… А потом я хватаю тебя за руку и со вспышкой хулиганской бесшабашности тяну за собой в дождь, в сердцевину грозы, бегом по слабо освещенным улицам, распугивая черных кошек и сонных взъерошенных птиц. И вот, задыхаясь от стремительного бешеного бега, мы резко останавливаемся посередине нигде, переплетаем пальцы и упоенно целуемся: открыто, чувственно, неистово нежно. Мне хочется целовать тебя всего и до безумия долго смотреть сквозь полусомкнутые ресницы на твою смущенно-радостную улыбку, лохматить твои и без того растрепанные локоны, запускать в них нервно дрожащие пальцы, прижиматься горячим лбом к твоему лбу, и снова целоваться сквозь прозрачные слезы дождя, окутывающего нас своей призрачной плотью и защищающего от любого постороннего вмешательства.

- Знаешь, Ди, я ненавижу свой день рождения. Вернее раньше ненавидел.

- Ха, ну, ты даешь, малыш. Назови мне хоть одного, кому нравиться с регулярностью становиться на год старее. Обычная это пьянка, разве что подарки дарят.

- Ну, Дюсик!

- Асиньки? А! Да! Точно! Я же сейчас должен быть супер сексуальным и романтичным! Эдакая адская смесь из Барри Манилоу и Казановы, да? Шучу, шучу… Берни! Не смотри на меня такими дикими глазами! Как будто ты не знал, с кем связываешься, нэ? Кстати, как тебе мой подарок?

- Супер, но только мой настоящий подарок - это ты!

Дождь стих, а рассвет все не наступал. Ты уютно свернулся в моих надежных объятиях и тихонько гладил мои волосы, а я мурлыкал тебе на ушко песенки, которые каждую ночь пела моя бабушка, оберегая от дурных снов, и ощущал, как по телу разливается чувство блаженной расслабленности и покоя. Большие, старинные качели мерно раскачивались в Пустоте, подобно маятнику судьбы, навечно соединив и переплетя черно-белыми прочными нитями судьбы двух существ, опаленных чувством, которое возникает, когда пульс растворенных друг в друге душ бьется в одном ритме.

Я видел странный сон. Однажды маленький мальчик решил покачаться на качелях. Он раскачивался все выше и выше, а потом упал и из его вен стало вытекать отравленное черное небо… А, может быть …