История одного самоубийства

Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел.
Грех мой, душа моя.
Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу,
чтобы на третьем толкнуться о зубы.
Ло.
Ли.
Та.
Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов
(без двух вершков и в одном носке).
Она была Лола в длинных штанах.
Она была Долли в школе.
Она была Долорес на пунктире бланков.
Но в моих объятьях она была всегда: Лолита.

В комнате царил упорядоченный бардак: полицейские запретили родственникам что-либо трогать. Даже телевизор не разрешили выключить, он так и стоял, мелькая немыми кадрами. Так полагается, ничего нельзя передвигать - это помешает следствию. А впрочем, расследования все равно не будет: тут и так все ясно. Правда, мотивы неизвестны. Зачем бы спокойному, уравновешенному пожилому человеку кончать с собой? Возможно, разгадка - какой-нибудь старческий маразм. Под старость многие совершают бредовые поступки. А некоторые старики включают газ, когда в их жизни уже никого не осталось из родных или светит нищенская старость. Но в том то и дело, что ни одиночество, ни бедность не грозили бывшему бургомистру: у него были любящие дети, внуки, в банке - приличный счет. А всё-таки он покончил с собой. Но это не убийство… Несомненно.

Черный мешок погрузили на носилки и унесли. Женщина, вся в слезах, с опухшими глазами, все еще зажимала рот носовым платком, сдерживая всхлипы. Полицейский потоптался на месте и, взглянув на заплаканные лица, неуклюже протиснулся в дверь.

- Только бы не было засухи, - подумал пассажир, - а то пиши пропало… Как в том году.

Колеса мерно постукивали. В окне поезда мелькали свежие луга. Соблазнившись этим зрелищем, пассажир решил открыть окно. Он дернул раму вниз и с усилием потянул ее. Некоторое время он стоял в нелепой позе, опершись на стол, вытянув шею к окну и вдыхая чистый воздух. Прохладный ветерок трепал старомодный полосатый галстук. С выражением безграничного счастья на лице, он плюхнулся обратно на диванчик.

Пассажира звали Клаус Браумюллер. Ему было пятьдесят три года, но он считал, что выглядит моложе, у него было добродушное лицо и энергичные движения.

Браумюллер нетерпеливо побарабанил пальцами по столешнице и взглянул на часы. Он уже два часа в пути. Скоро Кобленц. Господин поднялся, чтобы снять с полки чемодан, но пивное брюшко не способствовало таким упражнениям. Он уже подумал о том, чтобы позвать проводника, но, к счастью, справился сам - не хотелось в пятьдесят лет выглядеть полной развалиной. Браумюллер довольно закряхтел и, подняв крышку чемодана, причесал редеющие волосы, глядя в зеркальце.

Из Кобленца он взял такси в Мюнстермайфельд. Шофер оказался общительным и без труда разговорил пассажира. Когда выяснилось, что он едет по делам к бургомистру городка, шофер как-то похабно хохотнул. Господин счел смешок странным, если не сказать - оскорбительным. Однако он решил, что ему это показалось - и промолчал.

- И где вы думаете остановиться? Гостиниц у нас, видите ли, нет.

- Господин Вайдунг примет меня к себе домой. Думаю, я не сильно стесню его семью, если поживу у него неделю. И так мне будет удобнее заниматься делами.

Шофер хмыкнул, но ничего не сказал. Скоро они въехали в чистую деревушку с аккуратными палисадниками перед аккуратными же домиками. Машина подкатила прямо к ратуше. Господин расплатился, и шофер, вытащив из багажника чемодан, сказал ему мрачно:

Браумюллер не обратил на него внимания и, подхватив чемодан, пошел к ратуше.

Вечером господин Вайдунг привел господина Браумюллера домой, прямо в столовую. Почетного гостя усадили во главе стола. Петер Вайдунг, как отец семейства, сидел напротив и представлял по очереди домочадцев, лучась веселыми морщинками:

- Это моя супруга, Хельга. А эта проказница - младшенькая в семье - Таня-Катрин. Это мой старший, Ахим. - Петер со смехом пояснил: - Он, между прочим, пойдет по моей линии, тоже когда-нибудь пост мэра займет! - Петер явно гордился сыном.

Все благодушно улыбались, здороваясь; Хельга предложила ему гуляш с картофелем. За столом тут же воцарилась оживленная, уютная атмосфера. Все разом заговорили, стараясь занять гостя беседой. Улыбаясь своим мыслям, Браумюллер вспомнил о собственной семье. Он уже предвкушал, как хорошо будет провести эту командировку в такой теплой обстановке: работа в мэрии днем и вот такие уютные вечера. Вдруг вспомнив о чем-то, глава семейства спросил:

- Хельга, а где Бернд, разве он еще не вернулся?

При этом имени у Клауса болезненно сжалось сердце, оно забилось так сильно, будто его хозяину пришлось бежать без передышки не меньше двух миль. Ему в голову пришла какая-то бредовая мысль: "Так вот почему таксист сказал мне быть осторожным! - и тут же подумал: - Какая чушь, о чем это я? При чем тут этот Бернд, почему я должен бояться, я же совсем не знаю его!" Сердце успокоилось, но продолжало тупо ныть, как будто предчувствовало беду.

- Да нет же, Берни вернулся. Он давно наверху.

- Ну так позови его. А то опять опоздает, - потребовал отец и наставительно добавил, - К ужину опаздывать не полагается, семейные традиции следует блюсти!

Браумюллеру со своего места была видна лестница. Он поерзал на стуле и с тоской вперился в верхнюю ступеньку. Он даже несколько приподнялся, с тревогой ожидая… чего?

- Берндхайн, ну иди же есть! Не заставляй ждать гостя!

Послышался легкомысленный топоток, как будто по лестнице бежал ребенок, подпрыгивая на каждой ступеньке. На лестничной площадке показались ноги в голубых полотняных брюках и так же быстро проскакали второй пролет; это оказался подросток лет пятнадцати. Взгляд Браумюллера мигом охватил всего мальчика, неосознанно подмечая детали: босые загорелые ступни, ноги в облегающих светлых джинсах, свободная белая футболка. Он перевел взгляд повыше и замер - лицо мальчика было образцом безупречной красоты, являя собой самое совершенное сочетание черт, когда-либо виденное пожилым бургомистром. Изящно очерченный рот, тонкий нос с горбинкой, кошачий очерк скул, миндалевидный разрез глаз, четкие линии бровей, идеальный овал лица - все это в совокупности напоминало собой лицо микеланджеловского Давида. Но, в отличие от мраморной статуи, его лицо было нежно-смуглым - прикоснись ладонью к его гладкой щеке - и тебя согреет его тепло. Лицо обрамляли вьющиеся темные волосы, они кудрями спадали ему на шею, на уши, спадали несколькими прядями на чистый лоб. Эта пышная короткая стрижка шла мальчику несравненно. Те несколько секунд, что он шел к столу, гость разглядывал его с изумлением и страхом, который испытывают люди, когда сталкиваются с чем-то непостижимым, с тем, что они не могут объяснить словами.

- Медвежонок, ну разве можно так. - мягко укорила мать, когда Бернд сел на свое место между Ахимом и Браумюллером.

Мальчик нахмурился и зыркнул исподлобья на гостя. Видимо, ему очень не нравилось, когда мать обращалась с ним как с маленьким при посторонних. Это было первое проявление индивидуальности, проявленное им, которое, пусть на миллиметр, но сблизило их - теперь он не был просто отстраненным прекрасным существом, которым можно любоваться на расстоянии - он стал живым подростком со своим характером, привычками и слабостями. Эти самолюбиво нахмуренные брови тронули Браумюллера и чем-то даже польстили ему. Ведь это значит, что его мнение небезразлично! При этой мысли по его жилам разлилась эйфория, а на душе стало так легко, что хотелось безудержно рассмеяться. В груди у него, казалось, распустился огромный белый цветок. Бернд сидел рядом с ним - это соседство и мучило, и нежило его. Он поминутно бросал на него взгляды, украдкой любуясь тем, как он откидывал челку резким движением головы, или рассеяно скользил взглядом по столу, неохотно прожевывая еду и думая о чем-то своем. Клаус, никогда не жаловавшийся на аппетит, тоже не особенно налегал на ужин, поглощенный своим соседом.

Браумюллер не осознавал, что то, что он сейчас испытывает - в некоторой степени аморально, неправильно. Он думал, что просто любуется красивым мальчиком, как любуются пышущими здоровьем детьми или жеребятами, которые носятся по лугу, задрав хвост. Он искренне считал свое неприкрытое восхищение обычным стариковским умилением - "как-быстро-растут-дети!".

Во время ужина он не принимал участия в разговоре, занятый созерцанием красоты. Только однажды он проявил интерес к беседе - когда услышал, как Бернд отвечал на какой-то вопрос матери. Голос его, хоть и мягкий, все же был взрослым - ломка голоса уже осталась позади, и Браумюллер подивился этому - в пятнадцать лет она только заканчивается. Наверное, он все-таки старше, чем кажется, несмотря на свой хрупкий вид.

Браумюллер не помнил, как закончился ужин, как он провел вечер. Бернд сразу же ушел гулять с друзьями, так что не было смысла оставаться в гостиной вместе с остальными членами семьи. Он пожаловался Петеру на усталость и попросил показать его комнату.

А сон все никак не шел. Он ворочался под одеялом, ложился и так, и эдак, но заснуть не удавалось - перед глазами неотступно стояло лицо Бернда. "Как красив, боже, как красив!" - сказал он вслух. Бессонница отступила, как будто ожидая этого признания, чтобы оставить его в покое.

На следующее утро, когда они столкнулись в дверях ванной, Бернд машинально улыбнулся ему как старому знакомому, и Браумюллер в ответ расплылся в совершенно дурацкой улыбке. Клаус заметил, что зубы его, хотя и белые, были неровными. Разумеется, есть возможность исправить этот недостаток, но Браумюллер подумал, что так он выглядит еще трогательнее. "Он, наверное, боится боли" - при этой мысли он почувствовал странное удовлетворение.

С того дня все его мысли были только о подростке. Приходя вечером домой с Петером Вайдунгом, он старался найти какой-нибудь благовидный предлог, чтобы остаться в одной комнате с Берндом. Оказалось, что он берет уроки вокала и фортепиано, и теперь гость по вечерам с самым серьезным видом обсуждал с родителями Берни, стоит ли отдавать детей в музыкальную школу, или лучше нанимать частных репетиторов. В конце концов они пришли к выводу, что в школе хороших знаний не дадут - в этом плане репетиторы лучше.

- О, да, уроки фрау Инге недешево нам обходятся!

За такими беседами проходили вечера. Правда, когда в гостиной находился Бернд, Браумюллер избегал таких разговоров - не потому, что ему не хотелось отвлекаться на второстепенное, а потому, что боялся, что мальчик почувствует неискренность его интереса ко всем на свете репетиторам.

За ужином он изнывал от невозможности любоваться им беспрепятственно - его постоянно отвлекали на разговоры, а он должен был их поддерживать, дабы не вызывать недоумения. Бернд находился так близко - стоит только руку протянуть, чтобы взъерошить мягкие темные кудри, провести ладонью по персиковой коже, не знавшей бритвы, погладить нежный подбородок. Голова горела как в огне, по телу разливалась истома, пальцы подрагивали в треморе. "Что со мной творится! Что со мной творится?" Большую часть этой недели он провел в чувственном угаре, не отдавая себе отчета, что именно с ним происходит, не пытаясь анализировать свои чувства. Он знал, что влюбился; знал, что влюбился смертельно, но поразмыслить о природе своего чувства ему не приходило в голову.

Но вскоре удар последовал - однажды Клаус подслушал, как Бернд разговаривал по телефону в своей комнате. В голосе его пробились незнакомые доселе нотки - обычно он говорил со всеми ровно, благожелательно, слегка улыбаясь - сейчас он ворковал, заигрывая с кем-то. Клаус придвинулся поближе, прижался ухом к двери и расслышал обрывки разговора: "…можно и так… да… договорились… пока, Штеффи… целую".

Он разговаривал с девушкой! Браумюллер оцепенел… этого он никак не ожидал. Сердце сжало мягкой неумолимой лапой; спотыкаясь, он побрел в комнату для гостей и свалился на кровать. "Не-е-ет, он не мальчик - он парень. И у него есть девушка. А ты чего хотел?! Да ты полюбуйся на себя! Глянь в зеркало! Кого ты там видишь, а?" - он стиснул зубы, награждая себя словесными пощечинами, унижая себя, издеваясь над собой.

Он с усилием поднялся с постели, подошел к трюмо и вгляделся в свое отражение. Седые волосы, морщины, брюшко. Где же молодость? Она ведь была! Отчаяние охватило его. Клаус никогда не был красавцем в шаблонном понимании этого слова, но и уродом он не был. Он имел успех - его подтянутая фигура и заразительный смех всегда нравились женщинам. В том-то и дело, что женщинам. А Бернд - мальчик. И будь даже Клаус самым распрекрасным красавцем, Бернд имел право не обращать на него внимания. Потому как не педераст он. И любит свою девушку.

"А я? Получается, я - педераст?" - с некоторым изумлением осознал он. - "Как же так получилось? Разве такое возможно? Это мне наказание божье за грехи мои. Безнадежно. У меня нет ни единого шанса, смешно и думать об этом" - мешанина в голове усилилась, и он закружил по комнате, натыкаясь на углы мебели. Он опять остановился у зеркала, с горечью разглядывая себя, и внезапно выкрикнул надрывно: "Чудовище! Чудовище!!! Будь ты проклято!" Непонятно было, кого он имеет в виду - себя ли, такого жалкого и презренного сейчас, беспощадное время ли, которое одурачило и изуродовало его, или мальчика, который причинял ему адские муки своей нечеловеческой красотой.

Клаус подскочил и обернулся - на пороге стоял он.

- Моя комната рядом с вашей, я услышал чей-то крик. - безмятежно пояснило чудовище, с любопытством разглядывая Клауса, - Это были вы?

Клаус пришел в себя и понял, что нужно что-то отвечать.

- Кхм… Это телевизор, - он ткнул пальцем в угол комнаты, - какой-то триллер.

Бернд задумчиво качнул головой, не сводя с мужчины изучающего взгляда. Браумюллеру стало не по себе: "Он как будто сканирует меня".

"Ах да, Штеффи", - он чуть было не сказал это вслух.

Бернд повернулся и ушел. Взгляд Клауса успел жадно вобрать особенности его сложения. "Скоро он станет совсем мужчиной". Теперь к бесцельному восхищению его красотой добавилось вожделение, желание прикоснуться к нему, обнять, вдохнуть запах его тела - уже не детский, но еще и не взрослый. Он закрыл лицо ладонями и хрипло застонал.

Приближался конец недели, но Браумюллер твердо знал, что никуда он не уедет. Не сможет. Он позвонил своему заместителю и всеми правдами и неправдами выговорил себе еще неделю командировки. Звонить домой - к жене, к родным - хотелось еще меньше. У него была еще неделя, целая неделя незамутненного счастья - лицезреть маленькое смуглое божество. На этот раз он заснул почти сразу.

Направляясь поутру в ванную, он увидел, что его опередили. Клаус открыл было дверь, но, увидев подростка, смутился и сделал движение, чтобы закрыть ее.

- Если хотите, можете подождать. Я только почищу зубы, это быстро.

Сердце захолонуло от счастья. Он кашлянул, чтобы скрыть смущение, и встал у двери, наблюдая за Берндом в зеркало. В темно-синей измятой пижаме с расстегнутым воротничком мальчик был очарователен. Сон еще не отпустил его из своих липких объятий, и движения его были медленными, кудри спутались; казалось, он еле сдерживался, чтобы не зевнуть. Браумюллер нарочно зевнул, чтобы вызвать ответный рефлекс у мальчика, и с восторгом увидел, что достиг цели - Бернд сладко расправил плечи и со вкусом зевнул, показав розовое нёбо, как котенок. По лицу Клауса прошла судорога. Он вспомнил, как мечтал зарыться в его волосы, уткнуться в тоненькую смуглую шейку и вдыхать его запах. Сейчас он почти ощущал эти флюиды, исходящие от только что проснувшегося, еще теплого со сна мальчика. Естественный запах, исходивший от его кожи, тела, струившийся из-под расстегнутой пижамы, пьянил его как молодое вино. Он бы согласился вечно стоять чуть позади этого нежного существа, вдыхая аромат юности. Бернд несколько раз встречался с ним глазами в зеркале, пока чистил зубы, и Клаус тотчас отводил взгляд, боясь выдать бурю, которая бушевала в нем. Мальчик наклонился, чтобы ополоснуть рот; волосы рассыпались, упали на лицо, закрыв его. Глаза Клауса прикованно застыли на тонкой руке, опиравшейся на край раковины. Он вдруг почувствовал себя грязным старым извращенцем, вуайеристом - мучительный стыд залил его щеки. Когда Бернд поднялся, Клаус не смел даже посмотреть на него… Но весь оставшийся день на работе он вспоминал этот теплый нежный запах, исходивший от сонного мальчика, и на лице его появлялось блаженство.

Маленькими крупинками он ловил это счастье, перепадавшее ему время от времени. Как скупой копит богатства, он копил эти воспоминания, чтобы потом извлекать их на свет и наслаждаться в одиночестве.

Был еще один эпизод, который Браумюллер будет переживать снова и снова до самой смерти. Это произошло в воскресенье. Проснувшись поздно, он крепко потянулся и тут же вспомнил, что сегодня он должен был бы паковать чемоданы. Как хорошо, что он заранее побеспокоился и теперь останется еще на неделю! Безудержная хмельная веселость переполняла его. Солнце щедро заливало светом комнату, ветерок трепал занавески, через раскрытое окно доносился детский смех, воробьи чирикали как ополоумевшие - мир был прекрасен. Браумюллер спустился на кухню и поболтал с Хельгой, пока она готовила обед, потом зашел в гостиную и помог Тане с уроками. Примерно полчаса он бесцельно слонялся по дому, заговаривал с домашними - с каким-то мазохизмом отдаляя момент, когда он увидит Бернда. Мальчик все никак не спускался. Помучив себя хорошенько, он решился подняться в свою комнату и почитать что-нибудь.

Проходя мимо его комнаты, он услышал, как Бернд разговаривал с кем-то через окно. Дверь была приоткрыта. Он дрожащими пальцами взялся за ручку и осторожно потянул, расширяя проем. Увиденное лишило его дыхания - Бернд стоял у окна, на нем были только джинсы и больше ничего - гибкий мальчишеский торс был обнажен. Клаус, замерев, упивался открывшимся зрелищем: мальчик слегка перегнулся через подоконник и опирался на него руками, приподняв плечи, отчего подвижные лопатки - зачатки ангельских крыльев! - тоже слегка приподнялись. Старые джинсы были ему широки и чуть не спадали с него - его тонкий смуглый стан казался еще изящнее. Ветер, трепавший занавески в комнате Клауса, занялся теперь куда более приятным делом - он нагло перебирал и путал блестевшие на солнце волосы мальчика. Бернд постукивал носком босой ступни об пол и, смеясь, разговаривал с кем-то на улице:

- Ну да, а ты помнишь, что было в прошлый раз? Вот про это я и говорю…

- Да ладно тебе! Я лично обещаю, что все будет нормально, - отвечал его сверстник грубовато. - Никаких больше колес, никаких драк, все чинно-мирно.

- Мне-то откуда знать! Ты же его друг - ты и должен знать. Вы с Гвидо прямо не разлей вода!

- Правильнее сказать - если ТЫ пойдешь, то и Гвидо там будет!

Клаус уговаривал себя уйти, уйти немедленно - в любую секунду мальчик мог обернуться и увидеть его, подглядывающего без всякого стыда. Он шептал про себя: "Еще секунду, еще чуть-чуть…" и не мог оторвать глаз от этого инкуба, залитого золотистым светом. Его взгляд так и прилип к невинной ложбинке между лопатками, где персиково-нежный пушок… Всё. Он обернулся. Доволен?! Клаус даже не успел изменить выражение глаз на подобающее. Сияющая очаровательная улыбка, которой мальчик так необдуманно щедро одаривал своего невидимого собеседника, погасла при виде Клауса. Нет, улыбка все еще оставалась на месте, но глаза уже потухли, стали настороженно-удивленными. Через секунду сползла и сама улыбка, лицо стало необычайно серьезным. Смешно, но даже в такой ужасной ситуации Клаус не мог не любоваться им - мохнатые загнутые ресницы обрамляли глаза, придавая ему сходство с олененком Бэмби. У Браумюллера язык прилип к гортани, он напряженно думал, как объяснить свое вторжение, но как назло, в голову ничего не приходило. Бернд даже и не думал помочь ему, нарушив молчание - он просто ждал, глядя на него своими блестящими глазами, безмолвно требуя объяснений - "что посторонний делает в моей комнате?" Клаус жалко улыбнулся и поспешил убраться вон.

Потрясение было слишком велико, он не переставал награждать себя самыми нелестными прозвищами - олух, болван, старый похотливый павиан! Усталый, опустошенный, он сидел на кровати, вперив взгляд в одну точку и шевеля губами - со стороны казалось, что человек обезумел.

На следующий день Клаус старался не попадаться на глаза Бернду, чтобы не вызывать своей персоной неприятных ассоциаций. Встречаясь случайно с ним взглядом, Браумюллер немедленно отводил глаза, чувствуя, как стыд закипает в нем слезами. А Бернд делал вид, что ничего не произошло - он спокойно музицировал, учился, гулял с друзьями - вел свою обычную жизнь подростка, в которой не было места пожилым обожателям. Через два дня после памятного утра Клаус решил вести себя так же, то есть забыть и жить дальше. Он был благодарен мальчику за то, что он ничего не сказал ни отцу, ни матери. В конце концов, он пришел к выводу, что эта история даже к лучшему - теперь у них есть тайна, пусть не совсем настоящая, но одна на двоих. По вечерам он все так же гладил его взглядом, только таким образом, чтобы не замечали остальные. Иногда Клаус пытался завести непринужденный разговор, спрашивал, как успехи в учебе, в музыке - Бернд вежливо и корректно отвечал, не вдаваясь в детали и давая понять, чтобы ему не надоедали. Браумюллер страдал. Иногда он выпивал рюмку коньяку, чтобы набраться смелости поговорить с ним. Иногда он заговаривал с ним в присутствии родителей, чтобы подросток не имел возможности проигнорировать гостя. В конце концов, он решил сдержать свою потребность видеть его беспрестанно - он не хотел, чтобы мальчик возненавидел не в меру навязчивого собеседника.

Ужин был для него самым счастливым моментом дня - так повелось, что с первого же дня они сидели рядом, и мальчик не делал попытки пересесть. Браумюллер научился спокойно обращаться к нему с просьбой передать солонку или горчицу. Иногда они соприкасались пальцами, и Бернд обжигал его мимолетным взглядом. "Хоть бы разок прикоснуться к нему по-настоящему" - подумал Браумюллер и тут же испугался крамольной мысли - последствия могли быть ужасающими. Но втемяшившись в голову, мысль не захотела исчезать. Наоборот, теперь он отдал бы все, что угодно, даже пожертвовал своим дальнейшим пребыванием в семье, чтобы хоть разок насладиться ощущением юной гладкой кожи. Ужин окончен - до следующего раза. Браумюллер повздыхал и удалился в свою комнату - уж лучше в безопасности мечтать о своем Дафнисе, чем вызывать подозрения, уставившись на него. Надолго его не хватило. Он опять занял свой пост в кресле, и завел беседу с Хельгой и Петером, скользя взглядом по фигуре, уткнувшейся в книжку - он читал ее почти с первого дня, как приехал гость.

Раздался звонок - это приехали родственники Вайдунгов, хозяева пошли встречать гостей. В гостиной осталось двое. То, что последовало потом, Клаус мог объяснить только каким-то умопомешательством, затмением. Он сделал то, на что так долго решался - потрепал мальчика за подбородок и с искусственной развязностью спросил:

- Ну что, вьюноша, грызем гранит науки? Учитесь, учитесь… - он осекся, когда мальчишка вскинул темные глаза. - "Ну и хам!" - читалось в его изумленном взгляде.

Браумюллер неуклюже ретировался, изнывая от сознания собственной тупости. "Как я, должно быть, смешон, как жалок!" Он облился холодным потом, внезапно подумав, что Бернд мог догадаться. "Нет-нет-нет! Только не это! Такого больше нельзя позволять" - думал он, а на пальцах еще хранилось прикосновение к упругой юной коже гиацинтоподобного существа.

В помещение ввалилась целая орава гостей, с которыми пришлось знакомиться. При виде Бернда они восторженно загалдели: "О-о-о! Малыш Берни совсем вырос, а?" Бернд застенчиво улыбался, когда родственники - румяные тетки и щетинистые здоровяки - стискивали его в объятьях, чуть не поднимая в воздух. Как же Браумюллер им завидовал… Он извинился, и, сославшись на головную боль, пошел спать.

Развязка произошла на следующий день. Бернд ходил с каким-то отрешенным лицом, как будто взвешивая очень важное решение. Иногда он хватался за свою книгу, перечитывая ее уже в который раз. Вернувшись с работы, Клаус поднялся к себе переодеться. Переступив порог, он замер - на кровати лежала в раскрытом виде та самая книга, которую Бернд читал, не переставая. Не веря своему счастью, он кинулся к ней с несвойственной ему прыткостью - схватив книгу, он принялся лихорадочно ворошить страницы в поисках чего-нибудь, какого-нибудь знака, записки. Нет, ничего. Он еще раз тщательно проверил - точно ничего. С бьющимся сердцем, дрожащими пальцами, раскрасневшимся лицом, он тяжело сел на кровать и случайно повернул книгу обложкой вверх - "Смерть в Венеции"… Удар был нанесен умело и безжалостно. Клаус оцепенел, глядя на книгу, как будто в его руках оказалась гадюка. В глазах плескался ужас, подбородок задрожал. Он рухнул на подушку и неумело, по-старчески зарыдал. Он заходился слезами, оплакивая свою позднюю и никому не нужную любовь, которую так цинично растоптал этот мальчик с глазами ангела - все его надежды были жестоко осмеяны, он сам - поставлен на подобающее место.

Дверь скрипнула, отворяясь. Клаус рывком оторвался от подушки и обернулся, глядя через плечо. На пороге стоял Бернд. Он в упор посмотрел Браумюллеру в глаза, перевел взгляд на книгу, медленно подошел, поднял ее, осмотрел и, не говоря ни слова и не глядя на него, спокойно вышел. Клаус ожидал чего угодно - упреков, насмешек, ироничного сочувствия, только не такой равнодушной жестокости. Левая рука онемела, сердце закололо, рвануло, Браумюллер упал на пол и с хрипом потянулся к двери, за которой исчез фантом.

Когда семья собралась за столом, не хватало только Браумюллера. Бернд сидел, опустив глаза, и рассеянно катал по столу хлебные шарики. Отец подождал немного и сказал Тане-Катрин:

- Доченька, сходи-ка посмотри, где господин Браумюллер. Что-то его долго нет.

Бернд на миг поднял лицо, сверкнул взглядом, но тут же притушил его, опустив лицемерные бархатные ресницы. Таня-Катрин сорвалась с места и помчалась в комнату для гостей, но тут же прибежала обратно, белая от ужаса:

- Папа, папочка! Там… господин Браумюллер, ему плохо! Он умер!

Все бросились наверх, в доме начался форменный кавардак. Ахима сразу же послали за местным доктором, Петер вызвал скорую из Кобленца, мама трясущимися руками несла мокрое полотенце для совершенно бесполезного компресса, Таня путалась под ногами.

Бернд остался один за столом. Он как-то разом осунулся, побледнел, под глазами залегли темные круги. Он сидел несколько мучительных минут, опустив голову. Затем встал, подошел к телефону, набрал номер и пробормотал, запинаясь:

Не успел он найти куртку, как в дверях стоял Гвидо:

- Гвидо, пойдем. Забери меня отсюда, - шептал Бернд и настойчиво тянул его наружу, вцепившись ему в руку выше локтя мертвой хваткой и не замечая, что друг морщится от боли. - Пойдем же… - Гвидо заметил сумасшедшинку в его глазах и почел за благо не перечить.

- Это инфаркт. - пояснил молодой доктор Петеру и Хельге в больнице Кобленца, - Сейчас ему лучше, но не намного; к тому же, дело осложняется нервным параличом. Состояние крайне тяжелое. Он ведь вам не родственник?

- Вам следует позвонить его родным, чтобы они забрали его.

- Мы уже позвонили. Они будут с минуты на минуту. - Петер вздохнул.

К Браумюллеру приехали жена, старший сын и дочь - все одетые в темное, как будто уже собрались хоронить его. Доктор, сохраняя скорбную мину, рассказал им то же самое, что Петеру и Хельге.

- К сожалению, не совсем ясна причина паралича, ведь инфаркт обычно им не сопровождается. Скорее всего, это нервное потрясение. Вам можно будет забрать его домой, но не сейчас - пока его лучше не перевозить. Дома ему потребуется сиделка, бережный уход, и, конечно, никаких волнений, а то кризис может повториться. Это очень опасно в его парализованном состоянии.

Жена теребила платочек, рот сжат в нитку, в глазах - сухие слезы:

Клаус восстановился только через 4 года. Каким-то чудом. Он оправился от инфаркта, заново научился ходить, но это был уже не тот Клаус - ни от энергичности, ни от добродушия не осталось следа. Внешне он был старик стариком. Он почти ничего не делал - не работал, не читал газет, не смотрел телевизор. Родственники видели только, как он сидел в кресле-качалке и думал о чем-то своем, как будто впав в анабиоз. Непонятно было, в каком направлении текут его мысли, о чем можно думать часами, днями, неделями, годами. Только внуки иногда оживляли его существование. На день рождения ему подарили новый телевизор, чтобы он мог как-то развеяться, но ему ничего не хотелось. Он сидел и грезил наяву, засыпал в кресле - и грезил во сне.

Однажды он проснулся от звука включенного телевизора - это пришла, как обычно, со школы внучка. Она часто заходила, чтобы старику не было скучно - так просили родители. Но девочка сама отчаянно скучала у дедушки: он не любил, чтобы шумели, и не разрешал включать телевизор. Но так как он спал, она решила, что можно немного посмотреть. Когда она поняла, что дедушка проснулся, она немного испугалась и сказала:

Но Клаус не реагировал - он не отрывал глаз от экрана - там на сцене пели два парня. И один из них - Бернд. Он был накрашен как девушка, но Браумюллер его узнал. Мальчик - теперь уже юноша - жеманно поводил плечом, строил глазки в камеру и смотрел сияющим взглядом на своего сотоварища по сцене - крупного блондинистого парня.

Девочка смотрела на дедушку и ничего не понимала - он вцепился побелевшими пальцами в подлокотники кресла, его лицо окаменело, по щекам катились слезы. Она испугалась, решив, что ее сейчас отругают, и тихонько ушла, забрав рюкзачок.

Выступление закончилось, Браумюллер очнулся и посмотрел вокруг себя отсутствующим взглядом - здесь кто-то был или ему показалось? Он тяжело поднялся с кресла и направился на кухню. Он уже давно не вставал, ноги с непривычки были слабыми, идти было трудно, но ничего - это уже в последний раз.