Парочка, занявшая самый уютный столик в уголке ресторана, сразу понравилась метрдотелю. Оба прекрасно одетые, красивые молодые люди при деньгах – это сразу видно. Желанные гости в дорогом ресторане.

Месье Жак Дюпо – человек с длинным-длинным лицом, умными и грустными глазами и очень подвижными бровями – работал в “Шератоне” не первый год. По виду гостей он иногда угадывал их род занятий, положение в обществе, а иногда и характер.

Эту парочку он сразу отнёс куда-то в мир искусства, особенно юношу в дизайнерском полупальто (кажется, в наше время только Коко Шанель умеет шить такие изящные вещи), и в шарфе, небрежно перекинутом через плечо.

Когда он проходил мимо Жака, взбивавшего коктейли, он поразился тонкой красоте его профиля. Он видел этот профиль какую-то долю секунды, но, как и все французы, чувствительный ко всему красивому, цепко задержал это мгновение перед внутренним глазом.

О, нет, месье Дюпо не был гомосексуалистом, ему вполне хватало жены и двух любовниц, а в последнее время он подумывал о том, чтобы рассчитать гувернантку. Да, все мы стареем, стареем...

Но редкостная, удивительная красота этого лица, а также еле уловимое облачко духов – это был нежный, цветочно-тёрпкий запах, легкий, сладкий и горький одновременно, - и – о-ля-ля, это был запах разврата ... – всё это взволновало месье Дюпо.

Красавец, не глядя, сбросил своё пальто на руки своему спутнику и сел на торопливо придвинутый ему стул. Он небрежно откинул за спину сверкающие, тёмные волосы и стал разматывать шарф. Кольцо на его смуглой руке блеснуло неярким брильянтовым светом. “Восемь каратов, - машинально подумал Дюпо. – нет, пожалуй, всё-таки семь.”

Человек, так поразивший воображение Дюпо, сидел к нему спиной, и Дюпо переключился на его спутника – высокого светловолосого мужчину лет тридцати. Его крупное тело, казалось, еле вмещалось в кожаную куртку, и он был, безусловно, по-своему тоже очень привлекателен, хотя и иначе, чем мальчик. Очень светлые волосы, крутой подбородок, ямки на щеках – он легко прошел бы любой кастинг на роль викинга или гангстера.

Ловко бросая оливки в коктейли и опуская соломинки в высокие бокалы, месье Дюпо размечтался. Иногда он позволял себе (о, именно позволял себе!) эти неуместные полёты фантазии.

В ресторане было полутемно; в мягком свете свечей Дюпо всё же разглядел его лицо – мужественное и приятное. Лицо человека, уверенного в себе и спокойного. Наверное, с хорошим чувством юмора. Дюпо подумал, что этот парень хорошо зарабатывает, у него есть положение в обществе, есть власть над людьми, которой он не злоупотребляет. И его наверняка любят женщины.

Но сейчас у него что-то стряслось, что-то в его лице не вязалось с его общим обликом. Какое-то тревожное выражение глаз, обращенных к кудрявому юноше, строго и горько сжатые губы, руки, ненужно переставившие пепельницу. Поневоле Дюпо всё больше заинтересовывался этой парочкой.

Большие, по-мужски красивые руки (руки пианиста? хирурга?) опять подвинули пепельницу ближе к краю стола, нервно поправили скатерть и принялись искать сигарету. “Наверное, он играет гангстеров в боевиках. То-то мне его лицо знакомо.”

Гангстер закурил и устремил на мальчика полный тоски взгляд. Он подпер подбородок кулаком и засмотрелся, не замечая, что столбик пепла на его сигарете растёт.

- Добрый вечер, господа. Что вам угодно? Аперитив? – сказал Дюпо, надевая на лицо одну из самых любезных улыбок, лишенных, однако, подобострастия, и одним махом зажигая свечи.

От его голоса гангстер вздрогнул. Столбик пепла упал на белоснежную скатерть.

“Добрый вечер”, - пробормотал он.

И тут Дюпо увидел юношу в кольцах поближе. Дюпо не ошибся: у мальчика была внешность кинозвезды. На вид ему было лет двадцать, не больше, но в его манерах сквозила какая-то взрослая пресыщенность жизнью. На него хотелось смотреть, и Дюпо невольно задержал на нём взгляд на секунду дольше, чем нужно. Впрочем, тут же опомнившись, он уже с артистической лёгкостью извлекал из кармашка “паркер”, продолжая приятнейше улыбаться.

- Кампари-оранж, - без улыбки сказал красавец. – Кампари на треть больше. Это важно. Не перепутайте.

Дюпо сделал в высшей степени понимающее лицо. Он уже привык к капризам звёзд и понял, что перед ним – инфант террибле.

Он не ошибся.

- На закуску – устрицы. В меню стоит – 12. Это много. Принесите пять. И добавьте креветки. В салате я хотел бы видеть только чёрные маслины. Зелёные я не ем, - строго сказал мальчик. - Вообще, что там за овощи?

- Овощи сезона, - Дюпо на секунду перестал строчить в своём блокнотике. – Сегодня у нас авокадо и кресс-салат.

- Авокадо замените на... кольраби, - сказал юноша. – И ещё я хотел бы попробовать рябчиков а ля Элюар. Но только попробовать.

- Ещё какие-нибудь пожелания? – длинное лицо Дюпо вытянулось ещё больше.

- Пока всё, - он захлопнул меню.

Дюпо повернулся к его спутнику: “Месье?”

Тот с трудом оторвал взгляд от мальчика (и в этом взгляде была и грусть, и нежность) и сказал: “Двойной виски со льдом”.

- Вы не хотите поесть, месье? У нас свежая телятина, спаржа из Булони...

- Мне всё равно, - равнодушно отозвался гангстер.

Дюпо коротко карлякнул в блокнотике, спрятал паркер и уже было повернулся, когда его остановил на лету окрик красавца.

- Я передумал! – казалось, голос гостя стрелой вонзился в затянутую фраком спину Дюпо. - Я всё-таки возьму крабов. А в соус добавьте капельку итальянского оливкового масла.

- У нас только французское, - Дюпо сожалеюще поклонился.

- Но ведь на вашем ресторане стоит – “пять звёздочек”? Я не ошибся, ведь их было пять? ... что ты на меня так смотришь? Это его РАБОТА.

- Вы останетесь довольны, сударь, - Дюпо сделал скорбное лицо и поднял одну бровь выше другой.

Его смерили высокомерным взглядом.

“Можете идти”.

Наливая виски и смешивая кампари с апельсиновым соком, Жак стал так, чтобы видеть угловой столик.

Какая-то тайна витала над этими двумя, а Дюпо очень любил чужие тайны. Он делил их на пикантные, постыдные и трагические. Эта была явно последнего сорта. Дюпо чувствовал это всем своим нутром. Трагедия разыгрывалась прямо на его глазах – она плыла в дымке длинной тонкой сигаретки в руке мальчика, дрожала в неясном свете свечей и пряталась в глазах гангстера.

Он поставил аперетивы на стол и услышал обрывок странного разговора.

- ... и ты позвал меня сюда за этим?...то, о чём ты меня просишь, - гангстер говорил медленно, мучительно подбирая слова, - ... это просто жестоко, - его голос сорвался.

Мальчик отхлебнул глоточек кампари и скучающе огляделся по сторонам.

В ожидании антрэ Дюпо передвинулся за стойкой поближе к их столику. Он перетирал пронзительно сверкающие бокалы и по движениям губ, изо всех сил напрягаясь, старался угадать, о чём они говорят.

- Ты же знаешь, есть мало вещей, в которых я бы тебе отказал, но ЭТО, - до Дюпо долетал голос блондина. – Если бы ты попросил меня ещё как-то по-другому, по-человечески, но ты просишь об этом так ... - он с силой провёл рукой по лицу.

Улитки блеснули на тарелке, старое вино мерцало в бокалах кровавым переливом.

- А что, если я всё-таки откажусь? – с нажимом спросил блондин.

Красивый мальчик что-то сказал, и лицо гангстера окаменело. Его мощное, мускулистое тело напряглось. Мальчик продолжал что-то говорить, - тихо, не поднимая глаз от тарелки. Дюпо заметил взгляд гангстера – это был взгляд затравленного человека, производивший страшное впечатление. Он уже давно перестал есть, не обращая внимания на то, что стынет великолепная телятина, привезенная утром из Голландии и подёргивается тонкой плёночкой чудо французской кухни – соус Бешамель.

Он слушал то, что ему говорили и всё больше бледнел.

Уже теряя рассудок от любопытства, Дюпо принялся поправлять цветы на соседних столиках. Он как раз переставил орхидею поближе к свету, когда услышал голос блондина:

- Скажи мне, для тебя существуют только твои капризы?... Интересно, тебя самого хоть раз в жизни кто-то вот так вот ... ломал?

Красавец пожал плечами. “Дитер, я тебя не заставляю”, - холодно сказал он.

Тот, которого назвали Дитером, с секунду, прищурившись, смотрел ему в лицо, а потом тихо и с запинкой сказал: “Ты... ты просто маленькое чудовище”.

У Дюпо было ощущение, что он в театре, поэтому он почувствовал сильную досаду, когда его позвали на кухню.

Вернувшись в ресторан, он сделал вид, что продолжает прерванное занятие - поправлять букеты на столиках.

Звякнула упавшая со стола вилка. Даже боковым зрением Дюпо отметил про себя странное движение этого Дитера, уронившего вилку. Её нарочно смахнули со стола.

Дитер наклонился, чтобы поднять её, но вместо того, чтобы искать вилку, стал на колени, взял руку мальчика и поцеловал её. Это выглядело, как будто он просил прощения на коленях.

Дюпо не видел лица мальчика, но по вспыхнувшему от счастья лицу Дитера понял, что его простили. Он встал, наконец, с колен, сел на своё место, так и не подняв вилки.

Они заказали шампанское и счёт. Хрупко и нежно звякнули бокалы. Дюпо понял, что они договорились. Несмотря на почти нетронутые блюда, блондин заплатил счёт, торопливо сунул ему 50 марок “на чай” и пожелал “хорошего вечера”. Дюпо проводил их до дверей.

Они медленно уходили в сторону парка. Возле входа в парк была лужа, возле которой мальчик остановился. Мужчина взял его на руки и перенес через лужу. Дюпо стоял и смотрел им вслед.

Ещё несколько недель в нём будет жить воспоминание об этой загадочной драме, разыгравшейся на его глазах в этот мартовский вечер. А потом оно побледнеет и сотрётся - как сон, который ещё помнишь рано утром, а к полудню остаётся одно только расплывчатое видение.

Тёплый, душистый пар поднимался, выступая капельками на светлых, под мрамор сделанных кафельных плитках и затягивая зеркала матовой пеленой.

Большая ванная комната, выдержанная в бежево-золотистых тонах, была обставлена дорого и престижно, хотя и не без некоторого кича.

В полукруглой ванне, утопая в горах пушистой мыльной пены, сидел Томас и читал письмо. Он приспособил это письмо на единственном сухом островке – на собственных коленях, торчащих из воды, и был так увлечен, что не заметил, что заколка в его волосах расстегнулась и длинные, тёмные пряди, погружаясь в пену, мокнут и становятся прямыми.

Рядом, на краю ванной, дымилась сигарета. Несколько раз Томас затягивался, не отрывая глаз от письма и роняя пепел на пол.

Письмо – несколько листков, исписанных торопливым и крупным, но разборчивым почерком, - было смято и в двух местах прожжено сигаретой, листки совсем вытерлись и истоньшились на сгибах. Видно было, что его разворачивали, читали и снова складывали много раз.

Последние три строчки Томас не стал читать.

Он знал эти слова наизусть.

Томас аккуратно сложил письмо и попробовал затянуться, но обнаружил, что его сигарета уже давно размякла и погасла. Он закрыл глаза и откинулся на край ванны. Некоторое время он пролежал так, абсолютно неподвижно, причём на лице его застыло мучительное выражение.

Каждый раз, читая письмо Дитера, он зарекался вспоминать, и каждый раз его захлёстывало воспоминанием этой ночи, и он сдавался под этим натиском.

Свечи... всё происходило в их неровном, неверном свете. Молча.

Сигареты. Рассыпанные по полу сигареты “Голуас” из синей пачки. Ты выронил её из рук, когда я сказал тебе, что сплю с Маро.

Пощёчина. Ты меня ударил, Дитер. Я был настолько изумлен, что мне хотелось истерически рассмеяться. Ты?! Который был всегда со мной таким ласковым, таким бережным... ты мне отдавал свою куртку, ты оберегал меня от малейшего стресса, ты меня всегда так баловал, целовал мне руки после нашей близости... ты выносил все мои выходки, выполнял все мои капризы... ты никогда не сердился на меня, ты, который меня так любил...

Смятая постель. Ты мог бы меня и не бить, ты же и так гораздо сильнее меня.

Слова. “Смотри мне в глаза”, - с ненавистью прохрипел ты. А потом ты это повторил. “Смотри мне в глаза, дрянь, слышишь?” - и ты схватил меня за волосы и развернул к себе. А больше никаких слов не было. Ты впервые в жизни трахал меня молча

Винное пятно на обоях. Большое, расплывшееся пятно в виде паука, на которое я смотрел, пока ты меня трахал.

Простыни в крови.

Вкус красного вина. Которое я пил прямо из бутылки, пытаясь зглушить, залить, растворить в нем то, что произошло этой ночью.

... Утром, находясь в полусне, и чувствуя какой-то болезненный комок в горле, Томас инстинктивно передвинулся на ту часть постели, где спал Дитер, он обычно спал с краю, - это было движение неосознанное, быстрее уткнуться к Дитеру в грудь, вдохнуть его запах, искать защиты и укрытия... комок в горле не проходил, и Томас знал, что растопить его могут только слезы. Если только он сможет заплакать.

Сейчас.

Но всё это будет потом.

А сейчас Томасу хотелось просто плакать.

... постель рядом с ним была пуста.

“Он бросил меня,” - подумал Томас, и почти одновременно с этим: “Нет, НЕТ!!Этого не может быть!”

Он зарылся в подушку Дитера – она ещё хранила его запах, - и какая-то интуиция подсказывала ему, что произошло что-то роковое, что Дитер больше не вернётся.

Да, он понял это ещё в то утро, хотя все вещи Дитера остались в квартире, даже кредитные карточки, даже документы – он понял это еще до того, как узнал, что Дитер расторг контракт с Ханца Мьюзик и до того, как получил это письмо со штемпелем берлинского аэропорта на конверте.

...

Его день был по-прежнему заполнен до отказа. Бассейн, парикмахер, стилист, съёмки, запись в студии, сауна, спа, фитнес-студия, интервью, постановка пластики, новый альбом, съемки клипов..... его лицо повсюду, на обложках гламурных журналов, на афишах, по телевизору, без него не обходилась ни одна светская вечеринка, ни один показ мод в Париже...

И его рыдания по ночам, когда он бился головой об ванную, чтобы перестать рыдать, но это не помогало.

Помогали только транквилизаторы, запитые наскоро глотком коньяка.

Однажды ночью после концерта он вернулся в гостиницу и угрюмо сидел перед телевизором с неизменным стаканом коньяка.

Показывали какой-то американский экшн, и ему показалось, что он видит на экране Дитера. Понимая, что этого не может быть, что американский актер в эпизодах с гонками никак не может быть Дитером, и что он, наверное, сходит с ума, он всё же не мог отвести напряженного взгляда от экрана.

Роль была даже не второстепенная, а так, мелькание на заднем плане, поэтому Томасу никак не удавалось его рассмотреть. Но ему казалось, что он узнаёт эту спину, узнает эти плечи, эту посадку головы, и он всё ждал, когда покажут руки, просто, чтобы убедиться, что это не Дитер и успокоиться. Его руки, крепкие, красивые, с сильными длинными пальцами, которые Томас когда-то каждую ночь ощущал повсюду на своем теле и внутри себя, которые он прижимал к своему животу, когда засыпал - ... вот их он не перепутал бы, никогда.

Пока он снова наполнял свой стакан, американский актёр красочно падал в пропасть, цепляясь за кусты и ветки, и перед тем, как последняя из них с хрустом обломилась, камера на долю секунды показала ветку и руки поближе.

Томас вздрогнул и пролил коньяк.

Это были руки Дитера.

Он допил коньяк, заперся в гостиничном номере и попытался вскрыть себе вены.

Его обнаружила утром уборщица.

Вены, порезанные неглубоко и неумело, зашили, скандал замяли, а гастроли отменили. Публике вернули деньги за билеты, и в газетах написали, что у Томаса произошел нервный срыв на почве переутомления.

Какое-то время он провел в нервной клинике, в основном сидя в саду у фонтана и неотрывно глядя перед собой. Он не смог бы даже толком объяснить, что изменилось в его жизни с тех пор, как от него ушел Дитер. Он не смог объяснить этого и психиатрам, которые посоветовали ему заняться джоггингом, раньше ложиться и раньше вставать и подумать о новом партнере.

Он просто не мог сказать им о том, что потерял самое большое сокровище, которое у него когда-либо было.

Самое ценное, самое важное, было ему дано, подарено свыше, а он не удержал это.

Как нельзя бесконечно долго удерживать воду в сомкнутых ладонях, постепенно она просачивается сквозь стиснутые пальцы.

- Масик, можно к тебе? Ты уже ТАК долго сидишь в ванной, я прямо ВОЛНУЮСЬ, - женский голос заполнил собой всё пространство, казалось, он выделяет отдельные слова жирным курсивом. – И потом, мне нужно кое-что из шкафчика.

- Ты же уже здесь, - не открывая глаз, произнес Томас.

- Я купила новый шампунь. Вот для сухих, а вот для твоих волос. Смотри, не перепутай. Тебе надо последить за своими божественными волосами, кисюня, мы живём в таком неудачном районе, эти выхлопные газы... ах, какой дом в пригороде мы тогда прошляпили, а ведь маклер говорил, покупайте СЕЙЧАС, потом будет поздно... зая, ты не заснул?

- Нора, я не собираюсь сейчас обсуждать с тобой вопрос покупки недвижимости, - терпеливо сказал Томас.

Золотистую душевую занавеску с шумом отодвинули.

Томас лежал всё так же, с закрытыми глазами. Его тёмные брови были сдвинуты. Он набирал в ладони воду, пытаясь её удержать. Потом разжимал руки, снова складывал их лодочкой и опять набирал воду.

- Нора. – сказал он, не открывая глаз. – Что такое?

- Ничего. Просто любуюсь тобой, котик, - объяснила Нора. – С распущенными волосами ты похож на Иисуса Христа, с той чудненькой открыточки, где он висит на кресте, ну, помнишь, мы купили в Риме?

- Нора. Я хотел бы остаться в ванной один. Я вообще предпочитаю завершать свой утренний туалет в одиночестве, как ни странно.

- Ну, что я такого сделала? – искренне удивилась Нора. – Ты опять чем-то недоволен.

- Нет, всё в порядке. Ты зашла сюда сообщить, что я похож на чудненького распятого Христа или просто полюбоваться?

- Масенька, ты опять не в духе! А ведь сколько раз я говорила, Томас, последи за своим здоровьем. Ты уже целый час сидишь в этой ванной, это нагрузка на сердце, от этого расширяются поры на лице, ты опять куришь до завтрака...

Томас не отвечал. Нора задумчиво посмотрела на его мученическое лицо, в обрамлении длинных, плывущих по воде черных прядей, на его смуглые руки, всё ещё набирающие воду.

- Принести тебе утенка? – вдруг спросила она.

- Нора. Ты О ЧЁМ? – слышно было, что он еле сдерживается. – КАКОГО утёнка?

- Надувного, - Нора кивнула на его руки. – Ну, чтоб ты поигрался.

- Нет. Спасибо. Я не хочу утёнка. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

- Что ты так сердишься, ну что я такого сказала?!

- Я не сержусь. Я это просто ОБОЖАЮ, когда я лежу в ванной, и кто-то заходит, чтобы просто мной ПОЛЮБОВАТЬСЯ.

Нора вздохнула и села на корзинку для белья. Тонкие, сделанные “под золото” прутики, прогнулись под тяжестью её крупного, холёного тела. Она закинула длинные ноги на раковину и без всякого перехода произнесла:

- К субботе надо будет купить что-то на вечер. Заглянула в твой шкаф – Боже мой, в субботу мы принимаем виконта с женой, а тебе же НУ ПРОСТО НЕЧЕГО НАДЕТЬ! ... страшно подумать, что о нас может подумать виконт... Кстати, сегодня вечером у нас будет менеджер Эм-Ти-Ви, я его пригласила, это знакомство тебе ещё пригодится. Ну, похвали же свою Нору, ты, кажется, и не рад вовсе?

- Нет, нет, я просто счастлив, очарован твоим светским обществом поутру в ванной. Это было так изящно с твоей стороны – ворваться сюда и развлечь меня смолл-током, но не могла бы ты ВЫЙТИ, я хочу побыть ОДИН!

- Сразу бы так и сказал, я же не экстрасенс, чтобы читать твои мысли, - обиделась Нора.

И тут её взгляд упал на письмо.

- Опять! – со всхлипом в голосе воскликнула она. – ОПЯТЬ это письмо! Опять этот жуткий человек! Бросил он тебя, БРО-СИЛ, КОГДА ты наконец это поймёшь?!

- Нора, замолчи. Я ничего, ты слышишь, ни единого слова не хочу слышать от тебя о Дитере.

- Ну хорошо, хорошо. Но меня просто бесит, что тебя использовали и выкинули, а ты всё еще не можешь это понять.

- Нора! – Томас повысил голос, но она не унималась:

- Ты уже был из-за него в психбольнице, ещё раз хочешь?!

- Уйди, уйди, уйди отсюда, - истерически попросил Томас.

Он слышал, как за ней захлопнулась дверь, знал, что она сейчас же зайдёт опять, но всё-таки вздрогнул от её голоса:

- Мася, выпей успокаивающего, твои бедные нервы уже совсем никуда не годятся, - по ванной распространился запах капель, и Томас покорно выпил, тем более, что стакан поднесли к самым его губам.

Нора села на край ванны, прижимая его голову к своему бедру и сказала:

- Ну-ну, котик, всё хорошо. Смотри, какой нервный стал. Я тебе на завтрак сварила кашу по китайскому рецепту... – Томас содрогнулся. - ... это так модно в этом сезоне, это ест на завтрак даже принцесса Монако, от этого совершенно не поправляются. Впрочем, тебе это не грозит... Ну, давай я помогу тебе вылезти отсюда, вода уже холодная.

Нора вздохнула и опять опустилась на корзинку для белья. Взор её затуманился.

- Нора, пожалуйста, если хочешь сделать доброе дело, свари мне кофе покрепче. И прекрати любоваться, когда я расчёсываю свои божественные волосы. Моё ангельское лицо я хочу побрить один. Пожалуйста, - мягко добавил он.

- Ну хорошо, хорошо, - Нора вышла, и через некоторое время Томас услышал, как на кухне закипел и засвистел чайник.

- Мася, ты завтра днем свободен? – крикнула Нора, звеня посудой.

- Да, а что?

Томас появился в дверях кухни с кисточкой для бритья в руках.

- Нора, ну кто тебя просил?! – в отчаянии спросил он. – Я не собираюсь ходить к психоаналитикам, они навевают на меня тоску!

- Дорогуша, не надо сразу так яриться. Это же совершенно особенный психоаналитик, к ней ходят все светские люди. Это даже модно в этом сезоне, чтоб ты знал.

- Я туда не пойду, - мрачно сказал Томас.

Нора никак не отреагировала на это.

- Ну, так я подвезу тебя к ней завтра, мы как раз успеем съездить туда и обратно, а гости придут к семи.

- Не надо. Я поеду сам, - устало сказал Томас.