И понеслась. Надрыв какой-то был в весне 1986. Перелом. Я тогда еще не понимал в чем дело, но уже чувствовал ЭТО.

ЭТО.

Нечто странное.

Я даже не буду пытаться описать ЭТО словами.

Не то тревога, не то предвкушение, а там, под ним, что-то очень важное, от чего заходится дыхание.

Мое либидо разгулялось не на шутку, я трахался просто как мартовский кот той весной, но, что удивительно, кого бы я ни драл, я не мог насытиться в полной мере.

Нет. Не в том смысле… Здоровому мужику, должно быть, всегда мало. Но тут было что-то другое… Хотелось еще и еще. Чего-то не хватало, не доставало какой-то детали для полного счастья...

Появилась еще одна особенность - я как-то внезапно близко сошелся с Томом. Или это Леха с ним сошелся, но мы стали видеться как минимум каждую неделю. Если Лехины предки оставались в Москве на выходные, обязательно находился кто-нибудь другой, располагающий свободной жилплощадью, тогда всем миром двигали к нему. Пару раз собирались у Тома. У него очень уютно, но я все равно чувствовал себя как на Лубянке. Сильная аура у его папаши, вероятно.

Кстати, сам Том, принимая активное участие в народных гуляниях, никогда больше не оставался ни у кого на ночь. Он уходил поздно, но обязательно уходил.

Третий раз мы остались у него в ночь на 1 мая.

Утром, по сложившейся в районе традиции, положено было идти за овраг, к останкам деревни, разводить костры и жарить шашлык. Такое рабоче-крестьянское неоязычество. Мясо было с вечера замариновано, батарея горючего стояла в прихожей, все остальное ожидало своего часа в холодильнике, а мы глушили холодное вино литрами, сидя в большой комнате.

Когда уже порядочно нализались, Том выпроводил всех, кроме меня и Маринки, которая, не смотря на изобилие баб, была постоянным вариантом, а еще кроме Лехи и его очередной мадам. Леху и мадам уложили в зале на диван, а нам Том любезно предложил свою комнату. Сам он отправился ночевать в родительскую спальню, (а вообще, дверь этой самой спальни являла собой абсолютное табу - Том никогда даже не открывал ее при нас).

В его апартаментах стоял не хилый такой сексодром, в смысле диван, который был сексодромом в разложенном виде. В комнате витал нежный едва уловимый запах. Так пахло от его волос. Я плохо во всем этом разбираюсь, но мне казалось, в этом запахе присутствовал оттенок яблока. На письменном столе стояла изящная лампа не то под старину, не то правда антикварная. Верхний свет был выключен. Одним словом, обстановка располагала… Мы долго целовались, а потом, мне почему-то захотелось сделать это в полной темноте, я потушил свет и мы забрались в постель. В его, между прочим, постель. То есть в ту самую постель, на которой обычно спит он…

Вот по этим подушкам рассыпаются его волосы, вот это одеяло накрывает его плечи, вот эта простынь становится теплой под его телом…

Я не стал дальше углубляться в подобные мысли, скорее всего, из страха. Перед чем? Я не знаю. Перед тем, что, ложась в его постель, я был дико возбужден только от осознания того, что эта постель его? Наверное, да. Я предпочел не думать, а действовать. Совокупность вышеуказанных факторов, заставила меня на время забыть о том, что мы не одни, и я позволил себе довольно громко реагировать на некоторые Маринкины действия.

В то же время, я интуитивно чувствовал, что мы не одни…

Бог с ними с Лехой и с его Ленкой, я чувствовал присутствие Тома…

В какой-то момент меня пронзило ощущение, что он еще ближе. И будто повеяло жаром.

Минут через сорок, откатав произвольную программу в стиле “раком” и в “устной форме”, мы с Маринкой уснули. Я уткнулся лицом в ее длинные темные волосы, “поймавшие” тонкий запах яблок, закрыл глаза и почувствовал себя почти удовлетворенным, первый раз за полтора месяца. Чего-то все еще не доставало, но сейчас я был ближе к ЭТОМУ, чем когда-либо.

Весна была вся насквозь - беспрерывное движение. Мы постоянно ходили по гостям. То есть, если я был не в институте, я был у кого-нибудь из своих друзей.

Мама прилетела из Венгрии в конце марта и по выходным устраивала приемы для своих знакомых.

В основном это была побитая жизнью, но не утратившая оптимизма, богема. Мамиными гостями были люди среднего возраста – уже имеющие опыт, но еще не выжившие из ума.

Художники, актеры, люди, имеющие какое-то отношение к телевидению.

Отец не был любителем подобных увеселений и, как правило, уезжал на выходные на дачу.

Иногда я задерживался дома по субботам, просто пообщаться с некоторыми интересными людьми.

Олег, например. Он был художником, но то, что он писал, в СССР вообще не должно было существовать согласно конституции, поэтому работал он оформителем в газете “Известия”, а все остальное сводилось к полуподпольным выставкам.

Мне иногда приходило в голову, что мать специально подбирает такой контингент, чтобы позлить отца, но ведь он никогда не злился... Он даже голос никогда не повышал. Ему просто не нужно это было, чтобы донести до кого-либо свою мысль. Ему достаточно было посмотреть. Их же специально этому учат... Наверное. Доподлинно и на практике я этого, слава Богу, никогда не узнаю. Скорее всего, ему вообще безразлично было, с кем водит знакомства его жена. Нет, ну не до абсурда конечно. Просто он знал, что до абсурда мать не дойдет, как не дойдет до многих других вещей, за которые обычно беспокоятся мужья.

Да и статус у отца был такой, что вряд ли кому-либо могло прийти в голову обсуждать особенности нашего семейного досуга.

Между родителями царило холодное доверие, как я это называл…

А Олег бывал у нас часто. Показывал мне некоторые свои эскизы, долго рассказывал про Дали и про то, как удалось вырваться в Голландию и посетить музей Ван Гога.

Приятный такой дядька. Чудной немного. И манерный какой-то. Общаясь с ним, складывалось впечатление, что он старается соответствовать общепринятым нормам поведения, но потом забывается. И вдруг опомнится и даже как будто несколько замкнется в себе, но эта манерность через какое-то время снова пробивается. Ну, люди искусства вообще люди странные, так что меня это не смущало. Я стараюсь принимать окружающих такими, какие они есть.

Правда, как бы не было интересно в маминой компании, все равно тянуло к своим.

Единственное что – я больше не оставался ни где на ночь. После Светкиной истерики, в тот день, когда я культурно объяснил ей, что продолжения не будет, мне совсем не хотелось снова вляпаться во что-то подобное. Надоело.

Пару раз мама уезжала на дачу вместе с отцом. Я почему-то всегда знал заранее, что на эти, например, выходные они уедут. За несколько дней до отъезда ледяное поле, лежащее между ними наполнялось теплом, я это чувствовал почти физически. К вечеру пятницы оно нагревалось до максимума, и на двое суток я становился круглым сиротой.

Опять же – вариантов была масса, можно было пойти в гости самому или пригласить ребят к себе. При всем моем отшельничестве, меня это совсем не напрягало. Компания, как правило, собиралась постоянная, да и жили все рядом, и, в основном, глубокой ночью все расходились, в крайнем случае, ранним утром.

А перед майскими праздниками у меня остались Леха с Ленкой и Димка с Маринкой. Последним, я, не раздумывая ни минуты, предложил свою постель. Я понимаю, что, наверное, нужно было хоть белье новое достать, но в два часа ночи лазить по шкафам не было ни сил, ни желания. И потом… Учитывая, что на моем диване давным-давно никто не трахался, я находил в этой ситуации нечто щекочущее нервы.

Меня бросило в жар от этих мыслей. Почему-то присутствие там же женщины, меня не занимало вовсе.

Но пока я думал эту мысль, воображение подбросило мне несколько иную картинку, и я решил, что пить на сегодня хватит.

Я лег у родителей. Через полчаса за стенкой тихонько похрапывал Леха, а Ленка периодически на него шипела в полусне.

Глаза просто закрывались, но сон не шел.

С полчаса я ворочался.

Я накинул мамино шелковое кимоно и в темноте побрел в ванну.

Проходя мимо двери в собственную комнату, я замер, услышав низкие мужские стоны.

Я боялся пошевелиться, вслушиваясь, впитывая в себя каждый оттенок звука…

Я простоял так минут пять, прежде чем все стихло.

А потом, все-таки добравшись до ванны, залез под холодный душ, что оказалось весьма кстати.

Я думал сердце разорвется. Но через минуту спал удушающий жар, о природе которого я боялся даже думать.

Я выключил воду и, закутавшись в полотенце, сел на край ванны, прикрыв глаза и пытаясь успокоиться.

Немного придя в себя, я снова облачился в мамин халат и собрался, уж было, вернуться в постель.

Внезапно закружилась голова…

Я вцепился в раковину, чтобы просто на ногах удержаться.

Наверное, я был слишком пьян.

Я приоткрыл глаза и застыл как парализованный.

В зеркале, за своим плечом, я увидел его.

Он стоял, опираясь локтем о дверной косяк, и как-то странно на меня смотрел.

В первую секунду я испугался, что это галлюцинация.

Я запахнул халат и быстро завязал пояс дрожащими руками.

- Том? Том, тебе плохо? – только успел я это сделать, как он развернул меня к себе за плечи.

- Я…мне… наверное, да…

Господи, насколько я был не готов к этому!

От него пахло сексом…

Вслед за головокружением, накатила пьянящая слабость.

- Мне надо лечь… - я прошептал это одними губами.

- Да, пойдем, - он осторожно обнял меня одной рукой, так, что я повис на его плече.

Сердце просто зашлось. Я не знаю как нашел в себе силы отстраниться.

- Да, нормально, Дим… Я дойду… А тебе что не спится?

- Я в душ, если ты не против, - он едва улыбнулся.

- Нет, конечно, - я попытался улыбнуться в ответ.

- Место встречи изменить нельзя, - усмехнулся он.

- Полотенце вот, - я дернул висящее на крючке полотенце и, придав своим шагам сколь возможно твердости, направился в спальню. Видимо, получилось не очень, потому что он спросил, глядя мне вслед:

- Том? Точно все нормально?

- Да, просто душно было. Спокойной ночи, - надеюсь, вежливая улыбка получилась у меня лучше, чем уверенная походка. Во всяком случае, Димка больше ничего не сказал, только опять как-то странно посмотрел на меня, (или мне показалось, что странно), и улыбнулся.

Как только я принял горизонтальное положение, слабость придавила меня к постели, и я уснул.

Уснуть то я уснул, но не надолго. Количество выпитой за вечер жидкости давало о себе знать.

Натянув джинсы, я отправился по назначению.

В ванной горел свет, и дверь была приоткрыта. Я распахнул ее и увидел Тома.

Он был в белом. Почти черные волосы едва не доставали до поясницы… Его лицо в зеркальном отражении... Губы были чуть приоткрыты, а веки опущены. Я хотел было уже спросить, не плохо ли ему, как он открыл глаза. Секунду его взгляд был мутным, а потом он посмотрел на меня.

Он замер. Будто он хотел сказать что-то, но слово так и не сорвалось с его губ. Я видел как он дрожит.

Я повернул его к себе за плечи...

Я едва разбирал что он говорит, он шептал одними губами.

Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок.

Я просто инстинктивно прижал его к себе, чтобы удержать.

Его волосы скользнули по моему плечу. Третий раз такая ситуация. Третий раз я натыкаюсь на него в ванной или где-то рядом с ней. И третий раз чувствую при этом что-то неподдающееся никакому описанию.

Он слабо отстранился, коснувшись ладонью моего плеча.

Меня обожгло.

Он весь горел.

Нетвердой походкой он отправился спать, не позволив мне довести его до постели, хотя, я не сомневался, что, учитывая его состояние, это было бы не лишним.

Я отлил, прошу прощения, принял душ и тоже вернулся в постель.

Уснул я только на рассвете…

Сказать, что я не выспался – ничего не сказать. Но я как-то очень быстро разошелся, пока мы завтракали, собирались и укладывались.

К трем часам дня наш табор уже стоял на склоне оврага. На углях шипел шашлык, в тени в ведре с холодной водой из ближайшего пруда стояли бутылки вина. Девчонки расстелили скатерть на траве и коллективно резали овощи. Я лежал рядом и ненавязчиво мучил гитару, наигрывая все, что приходило в голову. Представительницы прекрасного пола, независимо от присутствия или отсутствия кавалеров, периодически кормили меня с рук, приходя при этом в дикий восторг, а одна девица сплела венок из травы и только распустившихся цветов яблони и возложила его мне на голову. Это было забавно, вероятно, жаль - зеркала не было…

Хотя, я все равно вряд ли отвел бы взгляд от Димки…

Он снял рубашку…

…Перекатывались мышцы на плечах и спине, когда сильные руки ломали толстые ветви, некоторые он приходовал об колено.

Ничего особенного он не делал, но я не мог отвести глаз, просто любуясь его движениями.

И не только движениями…

Банкет набирал обороты.

Девчонки разошлись не на шутку и, собрав по карманам и сумкам косметику, воспользовавшись моей абсолютной беспомощностью, против полудюжины визжащих от восторга дам, принялись рисовать что-то на моем лице, под бдительным руководством Аньки Журавлевой. Когда они закончили, нашлось и зеркало. Я минут пять молча рассматривал свое отражение и, в конце концов, пришел к выводу, что мне нравится, а, высказав это вслух, сорвал еще одну волну восторженных визгов.

Анька вообще профессионально это делала, в смысле – макияж. Ничего лишнего, но эффект был поразительный. Нет, я отдавал себе вполне реально отчет в том, какое впечатление на девчонок производит моя внешность, но Анька будто делала ярче не черты, а эмоции, мысли… Какая-то неявная блядинка теперь читалась на моем лице…

Я поймал на себе Димкин взгляд, но он тут же резко отвернулся и позвал Леху, по ходу, увлеченно мнущего свою Ленку в ближайших кустах.

До захода солнца мимо нашей стоянки проследовало еще штук пять столь же многолюдных компаний, которые, судя по доносившимся с мест их дислокации звукам, занимали позиции по ту сторону сиреневых зарослей, и активно занимались тем же, чем мы, то есть распитием спиртных напитков и прочими бесчинствами.

Последними мимо нас прошли пятеро ребят, выпившие, но не настолько пьяные, чтоб не удержаться от приставаний к нашим девкам, хотя, по их разговору между собой я понял, что если бы представителей мужского пола на занятой нами полянке было меньше, попытка могла бы иметь место.

Я так удобно устроился, что пока край солнца не коснулся горизонта, и не думал подниматься.

К тому времени все уже набрались, да и меня слегка покачивало. Я с удовольствием потянулся, выгнувшись всем телом, и услышал одобрительный свист и ржание с соседнего холма. Краем глаза я заметил, как Димка метнул в ту сторону короткий и злой, оценивающий взгляд.

Ну, опять, история повторяется. Как же мне это надоело. Постричься что ли?

Нет. На такие жертвы я был не готов.

Остальные ничего не заметили, и мероприятие продолжалось своим чередом.

Уже давно стемнело. Часов у меня не было, но должно быть дело шло к полуночи.

Пора. Я так и не изменял своему правилу возвращаться на ночь домой в любом состоянии.

Да и мать нервировать не хотел своими ночными отсутствиями. Уходить следовало по-английски, потому что иначе не отпустят, начнут уговаривать, наливать, гитару совать и так далее, еще часа два пройдет пока успокоятся.

Утруждать себя умыванием я тоже не стал. Ну кто меня ночью рассматривать будет?

Я шел по краю оврага и за спиной затихали голоса друзей и звуки музыки. Под ногами видно ничего не было. Я ориентировался на уличные фонари далеко впереди. Естественная необходимость заставила меня свернуть в сиреневые кусты, но не успел я расстегнуть ширинку, как мне на плечо легла чья-то тяжелая рука.

- Привет, детка…- низкий пьяный незнакомый хрип.

Пахнуло свежим перегаром.

Мне показалось, сердце упало вниз живота. К шее прижалось что-то острое и холодное.

И это уже не показалось, а так и было на самом деле.

- Какая я тебе детка? – прохрипел я в ответ.

- Капризничаем? – это был уже кто-то другой.

Вероятно, нализались эти граждане настолько, что распознать по голосу что перед ними парень, уже не могли.

Нож, или что там было, продолжал прижиматься к горлу.

- А вот капризничать мы не будем, - обманчиво мягко пропели мне в правое ухо, - девочка же не хочет, чтоб ей попортили ее красивое личико?

Я дернулся, но лезвие тут же прижалось сильнее.

Впереди выросла густая тень. По груди скользнули чьи-то руки.

- Плоская как доска, но потянет.

- Плоская…Че, тебе на ней жениться?

Пьяное ржание. Здоровые ручищи сжали бедра, а потом одна скользнула между ног.

- Блядь! Черт! Это парень!

- Ты чего несешь? Какой парень? Ты ее при свете что ль не видел? – лезвие исчезло и меня толкнули вперед. Воспользовавшись возможностью, я двинул тому, что стоял впереди в челюсть, а тому, что был сзади - ногой куда-то ниже пояса, прицеливаться было некогда, но, судя по тому, как он взвыл, я попал именно туда, куда рассчитывал.

Я вырвался, но не успел сделать и пары шагов, как один из них схватил меня за волосы и притянул к себе, пока его товарищ сгибался впополаме.

- Пусти, сука! – я сказал это достаточно громко, была небольшая вероятность, что мои услышат, но орать и звать на помощь я просто не мог себе позволить.

Удар в лицо на несколько секунд вышиб из головы все мысли.

- Слышь! Точно пацан!

Второй разогнулся и с размаху ударил меня по скуле.

- Там и пацанов дерут!

И вот тут мне стало реально страшно.

Лезвие снова прижалось к горлу, руки были заломлены за спину, я был зажат между двумя здоровыми парнями и не имел возможности пошевелить ни рукой, ни ногой.

- Сейчас мы из тебя девочку делать будем.

Колени подкосились. Все. Оставалось только самому напороться на нож.

Я почувствовал за спиной неуловимое движение, потом услышал короткий стон, и хватка на моих запястьях разжалась. Я вырвался и хотел было заехать бывшему зэка в морду, но меня опередили. Увесистый кулак стремительно пронесся над моим правым плечом и попал точно в цель. Зэка грудой проспиртованного мяса рухнул к моим ногам.

Некто ухватил его, вероятно за шиворот, в темноте трудно было разобрать, и вытащил на дорожку на краю оврага. Там было светлее, и, разглядев силуэт, я узнал Димку.

Не долго думая, он столкнул этого красавца со склона, со словами:

- Надеюсь, шею ты себе сам сломаешь, - и, отряхнув руки, вернулся в кусты.

Все это время я стоял не двигаясь и не сводя с него глаз.

Димка тряхнул за шиворот второго персонажа и рявкнул:

- Портки снимай давай!

- Че-чего? – парень начал заикаться.

- Я говорю, снимай, сейчас из тебя девочку делать буду! – он так гаркнул, что мне казалось, я слышал, как у того заколотилось сердце.

С минуту из кромешной темноты доносились звуки какой-то возни. Потом Димка выволок второго героя-любовника на дорожку и демонстративно отправил его джинсы, или что там на нем было, вниз по склону.

- Бежать!

Герой любовник припустил со спринтерской скоростью наперерез в сторону жилых домов и исчез из виду.

Я вышел из темных сиреневых джунглей и подошел к Димке.

- Спасибо.

- Что, позвать не мог? Недалеко же. И куда тебя вообще понесло? – он был злой как черт.

- Я отлить отошел… - почему-то я начал оправдываться.

- Ты бы еще за три квартала отошел отлить. Пошли, - он сделал пару шагов по направлению к дороге, при этом нарочно толкнув меня плечом.

- Куда? – я стоял как вкопанный.

- Ну, я так понимаю, ты хотел по-тихому свалить домой?

Мне стало как-то неловко.

Димка обернулся и принял выжидательную позицию, сунув руки в карманы.

- Вообще, да…- прошептал я и опустил голову, чувствуя себя просто маленьким мальчиком, которого отчитывают за какой-нибудь неблаговидный поступок.

- Ну так пошли. Я тебя провожу.

Эта фраза скорости мне не прибавила, а совсем наоборот.

- Зачем?

Никогда еще в моей сознательной жизни меня не провожали домой.

- Ну, хотя бы затем, чтоб до тебя никто по дороге не доебался больше.

- Дим, спасибо тебе, но… Я сам доберусь, иди к ребятам. Тебе там есть кого провожать. Я правда сам…

- Том, вот именно, что мне есть еще кого провожать, поэтому не задерживай меня.

Настроен он был решительно, и мне ничего не оставалось, кроме как отправиться домой в его сопровождении.

Где-то за сиреневыми зарослями уже неверными голосами девчонки пели “Лето звездное”…

В абсолютном молчании мы вышли на дорогу и дошли до перекрестка.

- А на фига тебе портки то его дались? – спросил я.

- К своим без порток не побежишь. Я ж не знаю сколько их там еще, - он пожал плечами, - Сейчас вернусь, посмотрим как будут развиваться события…

- Дим, ну я ж не виноват, что они до меня доебались. Они вообще за девку меня сначала приняли. Бля, все, завтра постригусь.

Тут он остановился, обернулся ко мне и, взяв за плечи, глядя в глаза, сказал:

- Не смей.

Потом протянул руку к моему лицу и стер кровавый ручеек с уголка моих губ, я периодически сам стирал кровь с лица по дороге, но ранка не закрывалась.

Он убрал руку, и мы молча пошли рядом.

У подъезда остановились покурить.

Так же молча мы стояли друг против друга. Я не мог посмотреть на Димку, будто стыдясь чего-то…

Я запрокинул голову и смотрел на звезды.

Тогда над Москвой не висел вечный смог, и они были ярче, крупнее и ближе.

Иногда я чувствовал на себе его взгляд, и это вызывало во мне очень противоречивые эмоции. С одной стороны мне было стыдно за то, что я не справился с этой ситуацией сам, и он вынужден был вмешаться, с другой – я был ему благодарен, потому что не вмешайся он, вполне возможно, что на дне оврага сейчас лежал бы я. Вспомнив о бывшем зэка, я спросил:

- Слушай, а если он правда шею себе свернул?

- Ну и что? Шел пьяный, упал, свернул шею. Думаешь, с таким кто-то разбираться будет? Ментам проблем меньше. Не волнуйся – совесть меня не замучает, - он жестоко усмехнулся, - Пойдем?

- Я дальше сам дойду.

- Сам ты пойдешь от лифта до квартиры. Мало ли, в подъезде пьянь какая сидит.

- У нас не сидят. Да и потом, погода хорошая, чего им в подъездах сидеть?

- Ты серьезно думаешь, что они в хорошую погоду только по кустам шарятся? Чего тебя тогда туда понесло?

- Да ничего я не думаю, Дим. Просто так получилось.

- Я не хочу, чтобы так получилось еще раз.

Мы вместе поднялись к лифту. Только когда передо мной зависла кабина, Димка пожал мне руку и попрощался.

- Увидимся.

- Дим!

Я окликнул его, когда он уже направился к лестнице.

Он обернулся, и мне показалось, что он хотел подойти ко мне, но остановился, так и не сделав шаг.

- Не говори никому об этом… Пожалуйста… - я опустил голову, просто сгорая от стыда.

Он медленно подошел, опустил руку мне на плечо и тихо произнес:

- Энди, ты с ума сошел… Конечно нет…

А потом, он сбежал по ступеням, и за ним захлопнулась дверь.

От первого до одиннадцатого у меня было время подумать о том, что со мной происходило на протяжении последних суток.

При чем, сам инцидент с двумя пьяными отморозками занимал меня намного меньше, чем участие в этой ситуации Димки.

Меня просто накрыло стыдом.

Баба... Нет... Хуже…

Добравшись до квартиры, я сразу же прошмыгнул в ванну, крикнув по пути:

- Мам, все нормально, я дома.

Мои уже вернулись, и мне не хотелось, чтобы мать волновалось из-за моей побитой, да еще и накрашенной физиономии.

Я посмотрел в зеркало, оценивая ущерб.

Да вроде ничего серьезного. Губа нижняя только чуть припухла и на скуле была незначительная ссадина.

Одежду, местами заляпанную кровью, я сразу закинул в стиральную машину.

Зубы чистить было, конечно, то еще занятие, учитывая повреждения, но ничего, терпимо.

Я вышел из душа, замотавшись в полотенце и, прежде чем отправится спать, заглянул в большую комнату.

- Что это у тебя с лицом? – мама обратила внимание на ссадину, но разбитой губы не заметила.

- Да веткой по морде получил. Мы на шашлыки ходили, - пояснил я, - Привет, па.

Отец, возвращался с кухни, докуривая сигарету. Он пристально посмотрел на меня, и я понял, что он сильно сомневается в высказанной мной версии получения ссадины, но сказал только:

- Привет.

Не желая отсвечивать перед родителями своими боевыми ранениями и давать повод к развитию этой темы, я ушел к себе.

Скинув полотенце, я скользнул на диван, который утром никто так и не убрал, и тут меня накрыло.

Белье хранило запах его тела, его желания, оно словно пропиталось его силой. Я обнял подушку, прижавшись к ней грудью, и в голову полезла всякая муть. Я почему-то подумал, что если бы сегодня в отношении меня свои намерения обнаружили не два каких-то отморозка, а кто-нибудь другой… Нет… Я вовсе не был в этом уверен, но…

… Вряд ли мне было бы так противно, если б с девушкой меня спутал, ну Димка, например… Так уже было однажды…Но он не пытался меня изнасиловать…А если бы пытался?

Горячий шквал волной пронесся внутри… Снизу вверх…

Но, вспоминая его руки на моих плечах, его стоны, то, как он вчера привлек меня к себе, то, как сегодня он вырубил из-за меня двух здоровых парней, как он смотрел на меня, стирая кровь с моего лица, думать о чем-то другом я просто не мог.

Сердце колотилось как сумасшедшее и снова стало нестерпимо душно.

Я скинул одеяло и, повернувшись на спину, уставился в окно. Луны видно не было, но ее свет лился во дворы между домами, убаюкивая, успокаивая. Тем не менее, я еще долго не мог уснуть.

Я упорно убеждал себя в необходимости прекратить всякое общение с Димкой, в то же время, чувствуя, насколько несправедливо по отношению к нему это решение.

Я ругал себя последними словами, тем настойчивей, чем яснее мне становилось, что сама эта ситуация имеет весьма опосредованное отношение к моей злости на себя самого.

А настоящая причина этой злости рвется наружу, обнаруживая себя несколько иным способом, чем мне хотелось бы…

И прикосновение к пропитанным сексом простыням не способствовало устранению этой проблемы, а напротив, усугубило ее настолько, что ровно дышать я уже не мог…

В тот раз, “после долгих и продолжительных боев”, мне удалось одержать верх над противоестественным желанием, которое я даже додумать себе не позволил, прибегнув к дедовскому способу учета белых овечек. Вырубило меня где-то на второй сотне.

Мы с Маринкой продрали глаза уже сильно после полудня. За дверью слышались шаги и голоса, похоже, все уже повскакали и активно готовились к выходу. На сборы ушло еще около часа и с полчаса на дорогу. Шли пешком. Я тащил самопальный мангал, и здоровую сумку с горючим. Маринка шла чуть впереди, рядом с Ленкой, соблазнительно виляя задницей, и периодически оборачивалась ко мне, отпуская шуточки и смеясь. Процессию, по пути увеличившуюся до двадцати человек, возглавляли Том и Леха. У Тома на плече висела гитара в черном кофре. (Хорошая, кстати, была гитара, хоть и болгарская. Тогда в СССР вообще чаще встречались только две разновидности акустических гитар – питерские и болгарские).

Потертые синие джинсы просто потрясающе сидели на его заднице, черная рубашка была расстегнута до середины груди и внизу завязана узлом. Я уже давно заметил, что он так легко и изящно двигается, будто идет, земли не касаясь. Иногда я залипал и просто наблюдал за ним как завороженный.

На месте, пока мы разводили костер, а девчонки метали поляну, Том, возлегая на траве, принимал подношения с рук наших местных принцесс, в виде долек свежих помидоров, яблок и прочего, и теребил струны болгарки.

Было жарко. Я разделся по пояс и, насобирав веток для костра, взялся ломать самые длинные и толстые из них, в общем-то, вполне представляя и даже чувствуя спиной, какое впечатление эти мои действия производят на противоположный пол.

Прикончив это занятие, я занялся уже непосредственно костром.

Вероятно, смотреть на меня сквозь дым и пламя было уже не столь занимательно, и девчонки снова переключились на Тома.

Когда пришло время налить по первой, я заметил, что Том, очень сосредоточенно рассматривает себя в маленькое зеркальце.

Он отдал зеркальце Аньке и посмотрел на меня в упор.

Я мог только отвести глаза.

Во время пиршества выяснилось, что у Тома абсолютный слух, (он снимал соло и басовую партию Europe “Final Countaun”, “I Was made for Lovin you” Kiss и еще массу разных вещей), и потрясающий голос. Шелковый…

Я подумал, что в такой голос можно влюбиться, и сам испугался этой мысли.

На его темных волосах сияли белые цветы, и это придавало ему сходство с каким-то волшебным существом, нереально красивым и загадочным.

Не то трава была хорошая, не то еще что, но меня прямо высадило на романтику.

У меня было устойчивое ощущение, что он на меня смотрит, но стоило мне посмотреть на него, он опускал ресницы, или отводил глаза…

Его тонкие пальцы перебирали струны… Руки у него правда изящные, но изящные именно по-мужски.

К закату солнца, мы уже сорвали голоса в процессе исполнения весьма широкого репертуара – от Beatles до русских народных.

Том поднялся на ноги и потянулся, выгибая спину. Компания на соседнем холме отреагировала бурно. Очень хотелось метнуться и заткнуть им рты, удержали остатки здравого ума и трезвой памяти.

А потом развели костер и включили магнитофон.

Я был довольно пьян и весел, чтобы утруждать себя лишними движениями. Моя Маринка зажигала у костра с Томом. Сейчас мне казалось, что в неясном свете пламени они были похожи как брат и сестра. Благо я сидел в тени, и никто не видел как я пялился на Тома. Хотя, и заметив, подумали бы, что я смотрю на Маринку. Только его, я бы сейчас не обманул, просто потому, что не смог бы отвести глаза.

Я тряхнул головой, сбрасывая пьяный ночной огненный морок.

Маринка, задыхаясь, опустилась рядом со мной на траву и обняла за шею. Я поцеловал ее в висок, прижал к себе и прикурил нам обоим по сигарете.

Мимо по тропинке прошли двое поддатых здоровых парней с того самого холма.

Я огляделся по сторонам. Тома нигде не было.

Что-то вроде нехорошего предчувствия шевельнулось внутри.

Я поднялся, оставив Маринку сидеть под деревом.

- Ты куда?

- Сейчас приду.

Я подошел к Лехе и шепнул ему, чтоб за Маринкой посмотрел пока я отойду.

Тот кивнул, и я направился вдоль оврага.

Метров через пятьдесят я уже едва различал звуки общего веселья, за стрекотанием сверчков и прочей ночной твари. Но вдруг, слева качнулись сиреневые кусты, и я услышал: “Пусти, сука!”. Это был голос Тома.

Слава Богу, зрение у меня снайперское.

- …девочку делать будем… - донеслось до меня.

Меня колотило от ярости.

Ветер качнул листву, и в свете луны блеснуло лезвие.

Когда дело принимает такие обороты, у меня внутри включается какая-то штука и все силы и возможности организма мобилизуются. До этого лезвия я теперь в темноте мог дотянуться. Я просто чувствовал его. Чувствовал, как оно прижимается к смуглой бархатной коже. Чувствовал как бешено колотится сердце этого мальчика. Чувствовал, как он борется со своим страхом, готовый использовать малейшую возможность, чтобы вырваться, но не чтобы убежать, а чтобы ответить.

Тот, что сжимал лезвие, стоял у Тома за спиной и был нейтрализован первым.

Второй получил в торец уже в следующую секунду.

Когда я окончательно с ними управился, ко мне подошел Том.

- Спасибо, - его глаза блеснули в темноте отраженным светом далеких фонарей и луны.

Господи, мне убить его хотелось за эту привычку исчезать, никого не предупредив!

Я настоял на том, чтобы проводить его. Я просто не мог отпустить его одного.

Когда мы миновали перекресток, он сказал, что его уже заебали подобные ситуации и обещал отрезать волосы.

Меня как обухом по голове ударили.

Я обернулся, взял его за плечи и едва выдохнул:

- Не смей.

На несколько секунд меня будто парализовало, я замер, глядя на это потрясающе красивое лицо. На нем смотрелись даже ссадины…

Кровавый ручеек сбежал из уголка рта.

Конечно я этого не сделал, но удержаться от прикосновения не смог.

Я коснулся его лица, стирая кровь. Он чуть приоткрыл губы…

Я резко отвернулся, и мы пошли дальше.

У подъезда покурили, и я проводил Тома до лифта.

Я уже собирался уходить, когда он окликнул меня.

Тут-то у меня чердак и сорвался.

Мной овладело всепоглощающее, непреодолимое желание подойти к нему, обнять, прижать к себе и скрыть, спрятать, защитить от всего мира.

Меня будто что-то толкало в спину. Толкало к нему.

Я едва опомнился и заставил себя стоять где стоял.

- Не говори об этом никому… Пожалуйста…

Он опустил голову. Длинные волосы волной скользнули по плечу.

Я все-таки подошел и опустил руку на его плечо, сдерживая себя, пытаясь успокоить его…

Не знаю, насколько у меня получилось второе, но первое далось с большим трудом…

- Энди, ты с ума сошел… Конечно нет…

Не знаю где я взял силы оторваться от него и уйти.

Возвращаясь, я остановился прикурить еще одну и, чиркнув спичкой, заметил багровое пятно на ладони.

Я прекрасно понимал, что… То, что я делаю – святотатство, извращение и какое-то совершенно неуместное романтическое безумие… Но я прижал ладонь к губам, ощущая солоноватый привкус…

Когда я вернулся за овраг, наши начали потихоньку собираться.

Драка в кустах не имела никаких последствий.

Вероятно, те два красавца, к своим так и не вернулись.

Ко мне подбежала Маринка.

- Диим! Ну ты где ходишь-то? Я ж волнуюсь наверное…

Я посмотрел на часы. Ну, да. Часа полтора прошло.

- Надо мне было, - я обнял ее и тут же получил несколько ударов по плечам маленькими ладошками.

Потом все рассосались по домам. Я проводил Маринку и пошел к себе. По дороге, я посмотрел на окна Тома.

Свет не горел.